Тайна болезни и смерти Пушкина - [42]
Да что там Ф.В. Булгарин, или записной критик «Пушкинского застоя» П. Медведковский-Юркевич, упреки Пушкину вследствие якобы приметного оскудения его творческого дара стали в это время обычными и жестокими, в том числе и со стороны довольно близких его друзей (Карамзины). Куда уж дальше, если сам В.Г. Белинский в одной из своих статей, опубликованной в «Литературных листках», говоря о тяжелом кризисе, в котором поэт, по его мнению, находился в середине 30-х годов, провозглашал: ««Борис Годунов» был последним великим его подвигом; в третьей части полного собрания его стихотворений замерли звуки его гармонической лиры. Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет, этот вопрос, это гамлетовское «быть или не быть» скрывается во мгле будущего. По крайней мере, судя по его сказкам, по его поэме «Анжело» и по другим произведениям, обретающимся в «Новоселье» и «Библиотеке для чтения», мы должны оплакивать горькую, невозвратимую потерю». И словно желая нейтрализовать этот тяжкий, беспощадный приговор, Белинский писал далее: «Однако же не будем слишком поспешны и опрометчивы в наших суждениях, предоставим времени решить этот запутанный вопрос… Пусть скажут, что это пристрастие, идолопоклонство, детство, глупость, но я лучше хочу верить тому, что Пушкин мистифицирует «Библиотеку для чтения», чем тому, что его талант погас»[73].
Когда некоторым из близких друзей стало известно о «Памятнике», впоследствии вошедшем в «каменноостровский цикл», заговорили о близкой кончине поэта. Метафорическое уподобление «погасшему светилу» чаще употреблялось в смысле физической смерти, а не оскудевшего поэтического дарования. Например, о рано умершем поэте П.И. Макарове Михаил Александрович Дмитриев писал в его биографии: «Светило дней его померкло, не достигнув полудня».
М.П. Алексеев близко подошел к мысли, что Пушкин, написав «Памятник», фактически подписал себе смертный приговор: «Но, в сущности, слишком ли далеко отстояли друг от друга оба этих понятия – поэтической смерти и физического уничтожения? В сознании поэта, сохраняющего веру в свой дар, они были равнозначащи, и, разумеется, обостряли до предела мечту о всенародном посмертном признании. Естественно предположить такой ход мыслей и у Пушкина; поэтому совершенно закономерным представляется первое документальное свидетельство о «Памятнике» – письмо Александра Карамзина от 31 августа 1836 года к брату Андрею, которое пришло через месяц после цитированного выше письма его сестры.
Александр Карамзин описывал брату Андрею, как он провел день своих именин в Царском Селе: «Обедали у нас Мещерский (Сергей Иванович) и Аркадий (А.О. Россет). После обеда явились Мухановы, друзья сестер. Они оба ехали в Москву. Старший накануне видел Пушкина, которого он нашел ужасно упавшим духом, раскаивавшимся, что написал свой мстительный пасквиль[74], вздыхающим по потерянной фавории публики». Далее Карамзин, имею в виду Николая Алексеевича Муханова, сообщил: «Пушкин показал ему только что написанное им стихотворение, в котором он жалуется на неблагодарную и ветреную публику и напоминает свои заслуги перед ней. Муханов говорит, что эта пьеса прекрасна»[75].
М.П. Алексеев увязывает поэтический застой в творчестве Пушкина в последние годы его жизни с финансовым банкротством и непрекращающимися нападками критиков, что в совокупности послужило основанием для принятия рокового решения об уходе из жизни, что и явилось причиной написания «Памятника».
«Более отчетливо можно представить себе теперь, особенно после обнародования переписки Карамзиных и некоторых других документов, то угнетенное состояние духа, в котором Пушкин находился с конца лета 1836 г., в частности, в те дни, когда он набрасывал строфы своего стихотворения. И литературные, и домашние дела поэта находились в полном беспорядке. Отзывы современных ему литераторов о его новейших трудах свидетельствовали, что былая слава поэта находится на ущербе; «колеблемый треножник» готов был и вовсе быть низвергнутым во прах; зоилы и завистники – журналисты не только не понимали его творений, но и распространяли о нем клевету, пуская, например, в оборот литературных салонов и светских гостиных сравнение поэта с «угасшим светилом»; материальные его дела были близки к полному краху; тревоги и подозрения пришли в его собственную семью.
Едва ли мы погрешим против истины, если предположим, что стихотворение «Я памятник себе воздвиг» мыслилось поэтом как предсмертное, как своего рода прощание с жизнью и творчеством в предчувствии близкой кончины, потому что и самое слово «памятник» вызывало прежде всего представление о надгробии. «Кладбищенская» тема в лирике Пушкина последнего года его жизни была темой навязчивой, постоянно возвращавшейся в его сознание; подводя итог своей литературной деятельности, он тем охотнее вспоминал и о ее начале, о первых своих поэтических опытах и об оценке их ближайшими друзьями лицейских лет. Как изменилась жизнь за прошедшие четверть века! Сколь многое стало иным и в отношении к нему самому!»
