Тайна болезни и смерти Пушкина - [120]

– Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться как братья.

Поздравив, с своей стороны Дантеса, я предложил д'Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и поехать со мной. Д'Аршиак и на это согласился. Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д'Аршиаком.

– С моей стороны, – продолжал я, – я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем, как с знакомым.

– Напрасно, – воскликнул запальчиво Пушкин. – Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.

Мы грустно переглянулись с д'Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.

– Впрочем, – добавил он, – я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек.

– Больше мне и не нужно, – подхватил д'Аршиак и поспешно вышел из комнаты.

Вечером на бале С.В. Салтыкова свадьба была объявлена, но Пушкин Дантесу не кланялся. Он сердился на меня, что, несмотря на его приказание, я вступил в переговоры. Свадьбе он не верил.

– У него, кажется, грудь болит, – говорил он, – того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет. Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.

– А вы проиграете мне все ваши сочинения?

– Хорошо. (Он был в это время как-то желчно весел.)

– Послушайте, – сказал он мне через несколько дней, – вы были более секундантом Дантеса, чем моим. Однако, я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет.

Он запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерну. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте».

Тут он прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что мог я возразить против такой сокрушительной страсти? Я промолчал невольно, и так как это было в субботу (приемный день кн. Одоевского), то поехал к кн. Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма. Действительно, это ему удалось: через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет. Пушкин, точно, не отсылал письма, но сберег его у себя на всякий случай».

Поскольку ближайшей после 17 ноября суббота приходилась на 21 число, то, стало быть, письмо Геккерну Пушкин сочинял в течение 4 дней, когда уже был окончательно снят вопрос о поединке. Говоря о «всем известном письме Пушкина» к Геккерну, Соллогуб имел в виду письмо от 26 января 1827 года, которое стало непосредственным поводом для смертельного поединка 27 января. В действительности это письмо является переработкой ноябрьского письма, приведенного выше и не отправленного благодаря хлопотам Жуковского. Итак, Пушкин решительно пересматривает тактику подготовки к поединку. На Дантеса надежда плохая («…с сыном уже покончено…»), он после примирения просто напрашивается в родственники к Пушкину, думает «дружить домами». Чего доброго, он может и на поединке проявить «родственные чувства» и откажется убивать поэта. Ставка теперь на барона Геккерна («Вы мне теперь старичка подавайте»). К ужасу В.А. Соллогуба зачитанное Пушкиным письмо было столь оскорбительно для посланника, что после его получения адресатом дуэль просто неминуема. Но «старичок», прикрываясь своим статусом посланника иностранного государства, может отправить на защиту своей поруганной чести опять же Ж. Дантеса – теперь уже «приемного сына». Но Дантес опять может проявить свои «родственные чувства» и откажется убивать знаменитого «свояка». Круг замыкается, и что же делать в таком случае? Как разорвать это «чертов круг»? Пушкин мучительно ищет выход из создавшегося положения. На всякий случай пишет письмо к графу Бенкендорфу, полный текст которого приводится ниже:

«Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получая три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, получившим письма, подозревая гнусность, их ко мне не переслали.

В общем, все были возмущены таким подлым и беспричинным оскорблением; но, твердя, что поведение моей жены было безупречно, говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса.

Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. Барон Геккерен приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели.