Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [8]

Перед походом начальник экспедиции собрал спутников:

— Мы начинаем дело, небезопасное для жизни. Заболевший останется один, где бы это ни случилось, и будет ждать, пока остальные вернутся к нему на обратном пути. Только так мы можем достигнуть цели.

Он уже ранее замечал, что Брандт и Фурман расположены скорее к спокойной оседлости, нежели к рискованным путешествиям.

— Мы обойдемся без лишнего риска, — продолжал Миддендорф. — Вам, Брандт, — вы у нас часто прихварываете — и вам, Михаэль, лучше остаться здесь для метеорологических наблюдений.

Брандт возразил: ради служения науке он готов идти на любые лишения и даже на смерть. Но его без труда убедили, что интересы науки требуют присутствия такого опытного человека именно здесь, на этом становище. А Фурман спокойно займется своими зверями и птицами.

* * *

Уплотненный ветрами снег был похож на застывшую морскую рябь. Далеко по тундре растянулся «аргиш» — олений караван. Девять саней заняла экспедиция: остов лодки, разные приборы, провиант и даже немного дров — кто знает, найдется ли возле озера топливо.

Над весенней тундрой постоянно боролись холодные и теплые воздушные течения. Когда исчезал синевато-серый туман, в необыкновенно прозрачном воздухе крохотный бугорок был виден чуть не за версту. Карликовые даурские лиственницы, самые морозостойкие деревья земного шара, казались лесными исполинами.

Как-то на привале Миддендорфа привлек холм, с которого можно было осмотреть местность. Это рядом, он успеет вернуться раньше, чем доварится похлебка. С ним пошел один из казаков. Лыжи легко скользили по насту. Через несколько минут оба были на холме.

Внезапно ветер принес густой туман. Миддендорф вовремя заметил направление на лагерь. Через минуту его уже скрыла белая завеса. Чтобы проверить себя, Миддендорф на ходу подносил к глазам подзорную трубу. Внезапно совсем близко мелькнула палатка и сани возле нее.

— Скорее, лагерь рядом!

Оба помчались туда что было сил, но палатка растаяла бесследно. Уж не проскочили ли они сгоряча мимо лагеря?

Повернули обратно. Лагеря не было.

Не раз случалось, что идущие впереди оленьи упряжки начинали дрожать и как бы приподниматься над снежной поверхностью. Однажды в воздухе закачался олень, перевернутый вверх ногами. Тогда этот мираж позабавил всех. Но теперь…

Снова и снова меняя направление, бродили двое по тундре, падая и опять поднимаясь. Ветер тотчас заметал следы.

Минул час, другой… пятый… Мглистая полутьма рассеялась, туман из лилового стал перламутровым. От снежной белизны рябило в глазах.

Прошло еще несколько часов. Обессиленные, голодные, они повалились в снег. С трудом приподнявшись, казак в сотыи раз поднес к глазам подзорную трубу, огляделся и радостно вскрикнул.

Миддендорф выхватил у него трубу. В молочном кружке вздрагивала, плясала близкая палатка.

Они наконец доползли до нее. Кончался двадцать третий час их непрерывных блужданий.

Еще на зимнем становище было условлено, что часть кочевников, ушедших раньше других, устроит на речке Новой промежуточный лагерь.

Но Миддендорф застал там семь могил, двадцать восемь больных и лишь одного здорового. Пришлось снова надевать докторскую шапочку…

Однажды оленьи упряжки вышли на невысокий берег Верхней Таймыры. Река была еще покрыта льдом. Последний ненец расстался здесь с экспедицией.

— Плыви по реке, приплывешь в озеро, тут близко, — напутствовал он. — А лучше оставайся, кочуй с нами. Лечить нас будешь. Хороший чум тебе дадим, олешек.

— Что это за место? — спросил Ваганов. Он наносил на карту все речки и холмы, записывал их названия.

— Мы зовем Сяттага-Мылла. Оставайся и ты, будешь доктору помогать, дадим и тебе маленько олешек.

В Сяттага-Мылла стали ждать ледохода. Весна на Таймыре сырая, туманная. Солнце светило тускло, как свечка в парной бане. Вокруг него расплывались огромные радужные круги. Пересекаясь между собой, они светились пятнами «ложных солнц». Это солнечные лучи преломлялись во множестве ледяных кристалликов, носившихся в воздухе.

Только к середине июня пожаловала наконец настоящая таймырская весна. Ноги вязли в раскисшей глине. Веселые пуночки прыгали по проталинам, появились голосистые лапландские подорожники, вслед за ними потянулись косяки гусей. Крики куропаток не затихали солнечными ночами. Под прозрачной корочкой льда ожили первые растения; и вот уже среди ноздреватого, подтаявшего снега распустились желтые бутоны сиверсии — розы Таймыра.

Полая вода унесла лед. 30 июня спустили в реку лодку, названную «Тундрой», привязали к ней легкий челнок. Плыли быстро, удивляясь, как несколько теплых дней позеленили защищенные от ветра берега; следом за сиверсиями зацвели голубые камнеломки, красные армерии. Хвалили реку: лишь однажды она основательно встряхнула «Тундру» в пороге, а затем вынесла к Таймырскому озеру.

Оно расстилалось свинцово-угрюмое, пугающее бескрайностью. Вдоль берегов тянулись мощные валы из гальки, нагроможденные льдом.

Хорошо бы сразу плыть дальше, да надо было возвращаться за остальным грузом: первый рейс сделали налегке. А пока привезли всю кладь, погода испортилась, шторм гнал по озеру такие волны, что в открытом месте «Тундре» могло и не поздоровиться.