Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [3]

Он писал книги о египтянах, иракцах, шведах, норвежцах, американцах, югославах. Талантливые, серьезные, честные книги. Самобытные книги, потому что в них всегда присутствовал уже знакомый нам умный, зоркий человек. Полезные книги — они расширяют наше знакомство с внешним миром, дружественным или враждебным, сложным, противоречивым. Надо ли доказывать, как важно нам знать и понимать другие народы и страны?!

Когда я читаю в книгах Г. И. Кублицкого о тех местах, где мне не довелось побывать, мне, честно говоря, завидно: как много видел этот человек! Какое несметное количество людей и судеб держит он в своей памяти и в своем сердце! Мне досадно и даже стыдно, что вот он мог, а я не мог. Досадно, разумеется, на себя. Меня тянет на «речной проспект» Енисея и в «скальный хаос» Саян, в другие отечественные края, чтобы обжить и исходить их, положить на карту собственной памяти и собственного сердца. И я благодарен человеку, который так вот разбередил мою душу. А разбередив, заставил еще крепче полюбить Родину.

Когда же я читаю у Кублицкого о Нью-Йорке, Багдаде, Каире, о тех заграницах, где мне, журналисту-международнику, пришлось пожить и поработать, я проверяю его описания своей памятью и радуюсь их точности. И снова я завидую его пытливости, пристальности взгляда, умению глубоко вникнуть во многое, хотя обычно его заграничные командировки не очень продолжительны. И редкому трудолюбию. За книгами Кублицкого всегда стоит большой упорный труд.

Случилось так, что я познакомился с Георгием Ивановичем не в Москве, а в Каире — больше десяти лет назад. Я был там постоянным корреспондентом «Известий», а он приехал месяца на два. Среди людей, пишущих о загранице, у постоянных корреспондентов наших газет есть свое преимущество — долгое сидение в другой стране. Что греха таить, порой это преимущество порождает некое самомнение. На заезжую пишущую братию мы, бывает, посматриваем свысока, как на непосвященных, что, впрочем, не мешает корреспондентам испытывать профессиональную робость перед писателями. В Каире Георгий Иванович сразу подкупил нас своей доброжелательностью, простотой, товарищеским расположением. Менторского тона и снисходительности старшего к младшим у него не было, а была, помнится, неподдельная заинтересованность в наших делах и успехах. Он охотно делился своими знаниями, не забывал расспрашивать и нас, И работал, работал — куда-то уезжал, исхаживал и изучал Каир.

Сейчас, перечитывая египетские главы этой книги, я лучше понимаю его, а не наши преимущества. Я, к примеру, так и покинул Каир, не побывав на раскопках того же Ахетатона. Пробыв больше трех лет в Египте, я так и не выбрал трех дней, чтобы пожить в какой-нибудь арабской деревне. Очень важными мне казались текущие политические события, и я пренебрег деревней и феллахом — этой основой египетского общества. А Георгий Иванович понимал, что этим пренебрегать нельзя, выбрал время, поехал и очень интересно рассказал о египетской деревне и законах трехдневного арабского гостеприимства. А как превосходны его портреты шумной каирской улицы и рабочей, согбенной от восхода до заката, перенаселенной нильской Дельты. Как занимательны и поучительны те экскурсии в историю Египта, которые он предпринимает из залов Национального музея, с холма Цитадели, возвышающегося на окраине Каира, из луксорской Долины царей…

По десятилетнему корреспондентскому опыту я знаю, как трудно писать о загранице, в частности о Соединенных Штатах Америки, где мне долго пришлось жить и работать. Известно, что у нас разные общественные системы, разные образы жизни и проблемы, что мы, попросту говоря, живем по-разному. И вот надо зримо представить нашему человеку ту жизнь, которой он сам не жил. Надо словами нарисовать картины той незнакомой жизни, а для этого надо вживаться в нее и вырабатывать свой взгляд изнутри, который и означает понимание этой жизни, необходимое каждому пишущему о ней. И этот взгляд изнутри должен сочетаться со взглядом извне, то есть с собственной позицией советского человека, оказавшегося за рубежом. Книги, сочетающие оба эти взгляда, редки. Писателям, которые за границей бывают наездами, часто не хватает именно понимания чужой жизни, конкретности и предметности, и тогда знание и мысль уступают место туристским эмоциям, охам и ахам. А корреспонденты, подолгу живущие за границей, знают довольно много, но слишком уходят в газеты, в текучку. Многоопытность, привычность ко всему лишает нашего брата той свежести ощущений, при которой читатель как бы следует за автором в исследованиях чужой жизни, как бы открывает ее вместе с ним.

Кублицкому присущ и взгляд извне, и взгляд изнутри. У него есть знание предмета, но нет газетной заданности и назидательности, истину он ищет через живых людей. Прочтите, к примеру, увлекательный рассказ о нью-йоркской Сорок второй улице; она предстает перед нами и как социальное явление, важный символ Америки, и как конкретная улица с ее домами и оффисами, с людьми.

Заграничные, в частности нью-йоркские, очерки Кублицкого, включенные в эту книгу, очень познавательны. Прогуливаясь вместе с писателем по центральному району Нью-Йорка — острову Манхеттену, вы узнаете, что этот небольшой остров, на котором богатства, видимо, больше, чем где-либо в мире, был в свое время куплен голландцами у индейцев за двадцать четыре доллара. Приведя вас в душное чрево статуи Свободы, автор расскажет, что знаменитая эта Свобода — отнюдь не американского происхождения, что история ее началась с парижского скульптора Бартольди. Очутившись на галерее нью-йоркской биржи, вы получите сведения о механизме действия этого регулятора американской экономики.