Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [2]

Есть такое выражение — эффект присутствия. Писатель или журналист присутствует на месте, о котором он рассказывает, лично знает своих героев, был очевидцем того или иного события. Эффект присутствия — это как гарантия достоверности, правдивости. Кублицкий всегда идет на место, где действуют или действовали его персонажи, или, напротив, находит их в тех местах, которые он посетил. Он знает горную дорогу из Котора в Цетинье, которой век назад шел к черногорцам русский горный капитан Егор Петрович Ковалевский, и из нынешнего Цетинье Кублицкий не преминет найти в бинокль среди нагромождения скал ту труднодоступную горную вершину, где в часовне покоится прах Негоша — правителя черногорцев, поэта, друга Ковалевского. Он, конечно, не был в экспедиции Александра Федоровича Миддендорфа, одного из российских первооткрывателей Таймыра, но история этой экспедиции оживает под пером писателя не потому только, что он тщательно изучил документы. Еще в 1936 году молодой журналист Кублицкий познал суровый норов Таймыра, выпуская многотиражку для экипажей речных судов, которые с великим трудом, преодолевая немалые опасности, доставили по Енисею, Карскому морю и реке Пя-сине первые грузы для тогдашнего безвестного, только что родившегося Норильска. А осудительные нотки в рассказе о путешествии американца Роберта Пири на Северный полюс звучат потому, что Кублицкому чисто по-человечески противны всякие рекламные штучки, бахвальство, поза. Он лично знаком с многими полярными исследователями, делающими свое дело по-рабочему просто, по-мужски сдержанно. Сам он прост, сдержан, исполнен внутреннего достоинства, и, если хотите, в этом сказывается эффект присутствия автора на страницах его книги.

Георгий Иванович Кублицкий родился в 1911 году в Красноярске, на Енисее. В своей книге «Сибирская родная сторона» он вспоминает, что в годы его детства тайга подступала к самому Красноярску и что «ягодницы, торговавшие на базаре лесной малиной, не хотели сбавлять цену, говоря, что за ягоды эти натерпелись они великого страху от медведей». В детской памяти сохранился январский день 1920 года, когда бородач с красной лентой на папахе раздавал красноярским ребятишкам георгиевские кресты прямо из сундука, брошенного колчаковцами, которые оставили Красноярск под ударами Красной Армии и партизан. И еще вспоминается голод, бред сыпнотифозных больных, трупы лошадей на улицах. Вечерами мигали и меркли электролампочки и мальчик затягивал вместе с сестрой: «Фрумкин умирает! Фрумкин умирает!» Фрумкин, видимо, был главным на местной электростанции, а лампочки меркли в городе на Енисее, который стал теперь одной из мощнейших «электрических» рек планеты. Жили без отца. Его убили на фронте в 1914 году; мать работала инспектором в страхкассе и боялась лишиться места. Мальчик навещал дом доктора Крутовского, где было много книг, а в саду росла амурская сирень. В 1926 году поехали за лучшей жизнью в быстро растущий Новосибирск, который тогда любили называть «Сиб-Чикаго». Там подросток окончил школу. В родной Красноярск вернулся уже геодезистом-изыскателем.

«Судьба подарила мне в молодости несколько лет таежных изыскательских скитаний, — спустя много лет скажет Кублицкий. — Теперь кажется, что без них жизнь моя была бы неполной, лишенной чего-то важного, существенного». Подарок судьбы… Случайны ли эти возвышенные слова? Те годы таежных и, надо полагать, тяжелых изыскательских скитаний, наверное, образовали характер человека, которому хорошо в пути, нужны сквозняки дорог, которого тянет к новым местам и людям. Его мучила жажда познавать и жажда поделиться познанным с другими. Молодого начальника изыскательской партии потянуло к перу. Он пришел в газету «Красноярский рабочий»…

Теперь он писатель — известный, уважаемый, имеющий своих преданных читателей. А по складу характера, по направленности таланта остался неутомимым изыскателем, путешественником.

Он давно уже москвич, но из тех, кому не сидится на месте. Изъездил всю страну, писал об Арктике и Антарктиде, о землепроходцах и речных капитанах, но мне кажется, что самые проникновенные и поэтические его страницы посвящены Сибири. Родной Енисей он поистине очеловечивает, любуется им, как близким, дорогим существом. О Сибири говорит по праву и с любовью сына: «Сибирь, моя Сибирь…»

Пришли пятидесятые годы, та пора, когда писатель Кублицкий с удостоверением специального корреспондента «Литературной газеты» впервые выехал за пределы нашей страны, начал, по добродушно-ироническому его выражению, колесить по материкам и странам. Там, за рубежом, поначалу непривычно было сибиряку рекомендовать себя: «Ай эм э форина. Я иностранец». Иностранные улицы и города, горы и пустыни часто становились теперь его рабочим местом. Он наблюдал, как и чем живут люди у подножия небоскребов Нью-Йорка и под метелками иракских финиковых пальм, на улицах Стокгольма и Белграда. Люди, прежде всего люди и их жизнь по-прежнему занимали писателя Кублицкого, ставшего писателем-международником. И новое дело он научился делать с той же основательностью, с которой делает все в своей жизни. И с высоким чувством ответственности человека, который дорожит своей репутацией и никогда не позволит себе наплести небылиц, пользуясь тем, что Нил не так знаком его читателю, как Волга.