Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [11]
Казаки перед уходом мелко изрубили плавник. Веселое пламя побежало по щепе. Растопив в котелке снег, больной вылил туда же спирт из банки с заспиртованными личинками.
Морщась, выпил тепловатую жгучую жидкость. Голова пошла кругом. Он почти тотчас заснул. Сон был долгим и крепким. Проснувшись, он выбрался из своего снежного логова. Зима уже установилась твердо. Озеро замерзло. Улетели последние птицы — подорожники. Морозный воздух обжигал щеки. Далеко над тундрой клубились темные тучи. И никаких следов человека…
С выздоровлением пришло чувство голода. Еды ему оставили на два дня — все, что было. Он жевал бересту, из которой была сделана легкая походная посуда. Сосал кожаные ремни, резал их ножом, глотал кусочки.
Развязка приближалась. Прошло уже полмесяца, как Миддендорф остался один вблизи 75-й параллели. Он не сомневался теперь, что Ваганов и казаки погибли в тундре. Помощи ждать неоткуда. Никто не узнает, как далеко в глубь Таймыра проникли люди, что сделали, где сложили головы. Разве только какой-нибудь кочевник наткнется весной на трупы…
Ему показалось, что по снегу движется белый комочек. Куропатка! Он потянулся за ружьем. Руки тряслись, мушка двоилась. Отдача в плечо повалила его на спину.
Куропатку он съел полусырой, кости бережно спрятал в карман. Пока есть силы, надо идти на юг. Если не хватит сил идти, надо ползти к югу. Недалеко от устья Верхней Таймыры они оставили склад продовольствия. Только бы добраться туда…
На маленькие сани, смастеренные перед прощанием стариком Лаптуковым, он положил ружье, оленью шкуру. Шатаясь от слабости, потянул их. Через сотню шагов повалился в снег. Отдыхал долго. Снова побрел вперед. Ноги отвыкли от ходьбы. Сердце билось так, будто он пробежал целую версту.
Впереди виднелись снежные холмы с черными точками на склоне.
Встал, прошел немного, снова упал в снег. Далеко ли еще до холмов? Взглянул — и замер: черные точки двигались. Нет, это ему показалось… Это от мерцания снега… Он закрыл глаза и через минуту снова открыл их. В вихрях снежной пыли к нему мчались оленьи упряжки.
Он вскрикнул, простер вперед руки — и белая тундра, упряжки, небо поплыли у него перед глазами.
Кочевник Тойчум любил рассказывать у костра о том, как в тот год, когда злые духи послали в тундру повальную болезнь, ему, Тойчуму, удалось спастись от смерти.
Шаман не смог выгнать болезнь, и Тойчум стал готовиться к встрече с умершими предками. Но тут в чум пришел русский доктор. Он вылечил Тойчума, совсем вылечил. Тойчум хотел дать ему за это лучших оленей, но доктор отказался и шибко сердито замахал руками.
Потом доктор пошел к большой соленой воде, сказав, что вернется осенью. Он, Тойчум, долго ждал его на летнем становище, хотя олени уже съели вокруг весь мох. Пришла зима, а доктор все не возвращался. Когда стали разбирать чумы, на становище пришли люди, с которыми весной ушел доктор. Их шатало ветром. Они сказали, что доктор замерзает далеко в снегах.
Тойчум тотчас погнал туда три упряжки лучших оленей. Помощник доктора показывал дорогу. Доктор был жив, но у него кожа болталась на костях. Тойчум кормил его самой жирной олениной, и доктор повеселел, опять стал румяным, только жаловался на обмороженные пальцы. Доктор очень благодарил Тойчума и хотел дать ему ружье. Но он, Тойчум, отказался и шибко сердито замахал руками…
— Улахан! Большой! Большой человек! — заканчивал Тойчум свой рассказ.
И слушатели одобрительно кивали головой. Многих из них тоже вылечил доктор, прогонявший болезнь без бубна и заклинаний, одними только белыми горькими порошками.
А сам «большой человек»? Что сталось с ним? Охладили смертельно опасные приключения его страсть к путешествиям?
Едва оправившись от потрясений, пережитых на Таймыре, Миддендорф и Ваганов начали второй, не менее дерзкий маршрут, на этот раз — на восток.
Шахта-колодец в Якутске (она, между прочим, сохранилась до наших дней) позволила им сделать первые в мире научные наблюдения над глубокими слоями вечной мерзлоты.
Затем путники по следам землепроходцев через хребты и таежные дебри вышли к побережью Охотского моря. На кожаной байдарке, увертываясь от льдин, проникли к Шантар-ским островам. Лишь раннее наступление осени не позволило им достичь устья Амура.
Обратно Миддендорф вернулся вдоль тянувшейся на тысячи верст границы, преодолев огромное расстояние без дорог, полагаясь лишь на помощь эвенков и якутов.
Свыше двух лет скитаний, около тридцати тысяч экспедиционных труднейших километров, огромные коллекции, насчитывающие тысячи экземпляров, научно-достоверные сведения о населении, климате, гидрографии и растительном мире Сибири — вот результаты поразительной экспедиции Миддендорфа.
Ученому не удались бы труднейшие путешествия, не будь у него такого друга и помощника, как Ваганов, таких выносливых и преданных спутников, как сибирские казаки.
И, став уже академиком, вице-президентом Русского географического общества, Александр Федорович, вспоминая экспедицию на Таймыр, писал:
«Теперь, когда годы разнообразной столичной жизни пронеслись над приключениями тогдашнего нашего странствования, об этих товарищах моих в самом трудном из похождений в моей жизни я могу повторить: во всем свете едва ли где можно еще найти такую находчивость и проворство во всех едва воображаемых напастях нагой пустыни, как в народном характере простого русского человека».
