Тайга – мой дом - [42]

Из продуктов у нас осталось три ломтя хлеба, кусок сахару и масла с ложку. Я сегодня подстрелил только кедровок. Вот и все.

— Завтра идем к зимовью, — решает Андрей.

Назавтра меня поднял холод. Подбрасываю в костер дрова. Вешаю на таган котелок с чаем. Голова тяжелая, ломит суставы.

На холодном небе угасают звезды. В вершинах деревьев несмело, точно спросонья, шуршит ветерок. Низко, задевая деревья, пролетает стая глухарей. Вскочили собаки, заметались по лесу.

Михаил садится, набивает табаком трубку и, прислушиваясь к шуму леса, говорит:

— Опять снег будет.

— Надоел, — говорит Андрей и встает. — Хорошего бы морозу с недельку, тогда бы погоняли соболей.

Пьем чай и увязываем на поняги небогатые пожитки: котелки, кружки, патроны, пушнину.

— Я пойду в вершину Маристой речки, — говорит Андрей. — По ней спущусь к зимовью.

— А я в Медвежью падь пойду, — говорит Михаил. — Места там глухие, может, что-то и спромышляю.

Я выхожу на тропу. Кружится голова, все тело точно побито. В полдень с великим трудом добираюсь до зимовья. Даю собакам поесть, пью таблетки и падаю в постель.

Проснулся к вечеру. Михаил сидит на нарах с трубкой в зубах.

— Что-то ты рано пришел? — спросил я.

— Собаки сохатого угнали.

— Андрея еще нет?

— Я его след пересек километрах в десяти отсюда. На Комариный хребет свернул.

Состояние у меня скверное. Морозит. Но надо подниматься: пилить дрова, варить собакам еду, одному Михаилу не управиться, ему еще нужно ужин варить, пушнину обрабатывать.

Разжигаю костер и растапливаю в ведрах снег. Михаил носит из бора кряжи на дрова. А над лесом уже опускаются сумерки. Где же Андрей? Пора бы ему уже быть.

— Придет, — успокаивает меня Михаил. — Не первый год здесь охотится.

Пилим дрова. А ночь уже тут как тут. Стреляю три раза подряд. Андрей отозвался выстрелом из-за Глубокого распадка.

— Чаща там, — говорит Михаил. — Ночью можно без глаз остаться.

— У меня через нее тропа протоптана. Выйдет по ней.

Через некоторое время снова стреляю. Андрей отзывается ближе. Стучу по сухому дереву, чтобы Андрею легче было сориентироваться на звук.

— Э-эге-гэ, — доносится голос Андрея.

— Теперь придет, — говорит Михаил. — На твой след, видать, попал. Давай ужин варить.

Разогреваем чай. Варим суп.

Через некоторое время выхожу из зимовья. Ночь. Темень. Стреляю. В ответ только тревожно гудит тайга. Еще стреляю.

— Что там? — спрашивает Михаил.

— Не отвечает.

— Куда же унесла его нелегкая?

До глубокой ночи стучим по дереву и стреляем. Совсем рядом человек отзывался и вдруг как в воду канул.

— Не мог на медведя наткнуться? — гадаю я.

— Нет, собаки бы залаяли. Места там обманчивые. Свернул куда-нибудь в другую сторону. Ночует в хребте, а завтра придет.

Утром Михаил ушел на охоту, а я решил продневать: мне нездоровилось. Если Андрей не придет к обеду, пойду его искать.

Сон тревожный. Перед глазами Авдо. То мы с ней какие-то реки перебредаем, то на оленях мчимся. Не хватало мне только серьезно заболеть. Ребятам испорчу всю охоту. Из-за меня, пока доставят в деревню, могут потратить больше недели, а это для охотника немало.

Вскоре пришел Андрей. Лицо прокопченное, белеют только зубы.

— Куда ты девался? — спрашиваю его.

Андрей некоторое время молчит. Достал папиросу и посмотрел на меня.

— Набрел на твой след. Показалось, не туда иду. Посмотрел на компас. Иду правильно, но не поверил ему и умахал в хребет.

Андрей развязал понягу, достал сохатиную печенку.

— Быка лет семи завалил.

Мясо нам было кстати: продукты кончались. Верно, сдавать в райпо его надо, но часть возьмем: не праздным делом занимаемся.

Выхожу из зимовья за дровами. Нет Назарихи.

— Сейчас здесь была, — говорит Андрей. — Всего меня обнюхала.

— Тогда к лабазу ушла.

— Я же ей не говорил, что сохатого спромышлял.

— Она не первый раз в тайге.

Через некоторое время Назариха пришла. Наелась так, что брюхо по земле волочится.

— Ай да Назариха, — восхищается Андрей. — И надо же богу ее таким умом наделить.

Я снова ложусь в постель.

— Не проходит? — спрашивает Андрей.

— Хуже.

Андрей наливает стакан спирту.

— Пей и все шубы на себя. С потом вся хворь выйдет.

И верно, к вечеру мне стало легче.

Глава 19

С каждым днем усталость накапливается все больше и больше. Снега выпало много. Ходить стало труднее. Лыж достать не мог: в магазинах их нет. Хотел сделать голицы — лыжи без камуса, но потом махнул рукой: отпуск подходит к концу, пора уже выбираться из тайги.

Сегодня встаю рано. Пью чай. Откуда-то доносится странный звук: вроде кто-то скребется. Выхожу. Недалеко от зимовья, где мы берем снег для воды, лежит огромная колодина. У нее в конце дупло. В это дупло и скребется Назариха.

«Не соболь ли туда забрался?» — мелькнула шальная мысль. Осматриваю колодину. Нет. Назариха смотрит усталым старческим взглядом.

— Что с тобой? — спрашиваю я.

— У-у-у, — отвечает Назариха.

Последнее время я ее вожу на поводке: берегу силы, пускаю только на свежий след соболя. В пути Назариха ведет себя нормально, но стоит мне присесть покурить, как она начинает грызть колодину. О странном поведении Назарихи я рассказал Андрею с Михаилом.

— Смерть чует, — говорит Андрей. — Постель себе готовит. Земля-то холодная.