Тайга - [37]

– Да ведь как-то жизнь спасать надо, Валя, – ответил я. – Художником так художником.

Она опустила голову, рассматривая свои вытянутые ноги, сложенные вместе носками. В ее чуть раскосых коричневых глазах блеснул озорной огонек.

– Слушай, – сказала она. – Я все ж таки сегодня ночью приду к тебе.

– Вот это дело! – захохотал Роскин. – А я комендантов позову и обоих вас – в изолятор.

– Не позовешь, – знающе протянула Валентина. А позовешь – прирежут девчата тебя, как гадюку.

– Да ить я смеюсь. Я сам вам предлагал…

Я рассмеялся.

– Брось, Валя! Ну какой я кавалер? Худой, тощий, недавно в тифу лежал… Давай-ка я тебе лучше что-либо нарисую.

– Во-во! – охотно подхватила она. – Нарисуй мне цветочек, а я вышью.

На этом мы и поладили. Она ушла.

Долго еще за стенкой слышался смех и бренчание гитары.

– Анька-то Коромыслова все ж померла, – закутываясь в одеяло, проговорил Роскин.

– Когда?

– Да вот перед ужином…

Я лег и долго не мог уснуть. Над палаткой затянула свою песню метель. Снежная крупа забарабанила по брезенту, точно кто-то осторожно шаркал веником.

IV

На другой день я присутствовал при разводе бригад на работы.

Чугунный буфер, висевший у входа в зону, поднял население лагпункта часа в четыре утра, когда было еще совсем темно. Коменданты и нарядчики (все женщины) бегали по баракам, выгоняли заключенных на улицу, некоторых, кто не желал идти, за ноги стаскивали с нар и волокли насильно по снегу к вахте. Воспитатель Роскин, забравшись на разбитые сани, держал речь:

– Заключенные! Партия и правительство, товарищ Сталин идут вам навстречу: ежели вы хорошо будете работать, вам будет дано досрочное освобождение.

– Вчера вот одна уже досрочно освободилась. Анна-то Коромыслова!..

– Сил нету! Голодные! – крикнула из толпы маленькая, закутанная в платок женщина.

– Как это сил нет? – возмутился Роскин. Должны быть силы, раз ты находишься на ответственном социалистическом строительстве по освоению далекого севера.

– Хлеба давай, тогда и работать будем. Тебе хорошо, чёрту, ты всегда сыт!

– Я, гражданочка, позволь тебе заметить, такой же заключенный, как и ты. Пора это знать.

– Тем хуже, что вы заключенный, – негромко проговорила какая-то женщина интеллигентного вида.

– Короче говоря, – рассердился Роскин. – Забирайте лопаты и отправляйтесь к чёртовой бабушке на работу. Вы никакому перевоспитанию не поддаетесь.

Он спрыгнул с саней и стал закуривать. На его место влезла Зотова.

– Граждане заключенные! Я, как начальница лагпункта и как женщина к женщинам, обращаюсь к вам с просьбой: подымайте на высоту производительность труда. Все, что от меня зависит, я вам делаю и даю.

– Ты нам мужиков на лагпункт дай! – звонко крикнула гитаристка из нашего барака.

– Правильно! – загудели блатные. – Сама, небось, с каждым охранником переспала, за зоной сидючи, а мы стариков, и тех не видим!

– Давай ребят на лагпункт!

– Дорогие гражданки-заключенные! – прикладывая руки к груди, продолжала Зотова! – Не будем на общем собрании распространяться на такие антимные темы. Не от меня это зависит. Согнать вас на один лагпункт решил начальник нашего отделения товарищ Уралов, а мы есть его подчиненные.

– Пущай он приедет, этот Уралов, к нам на лагпункт! – снова раздался голос из толпы. – Посмотрел бы, как мы живем, да посчитал бы, сколько нас в день дохнет.

– Митинг закрывается! – скомандовала Зотова. – Охрана! Выводи бригады на работу!

Вохровцы защелкали затворами винтовок, загоняя обоймы в магазины, и, бригада за бригадой, женщины стали выходить из зоны, позвякивая лопатами.

В этот день мне пришлось все-таки сделать карандашный портрет Зотовой, за что я получил от нее две буханки хлеба и два кило гречневой крупы.

V

Советский концлагерь, громко именуемый «исправительно-трудовым», – это особый мир, это государство в государстве. Здесь все подчинено своим странным неписаным законам, стихийно родившимся где-то в природе нового советского человека. В этом отношении особый интерес представляет психология советских уголовных преступников. Наряду с многими странными качествами этих людей, у них есть одно, заслуживающее прямо-таки научного исследования. Это качество состоит в самоистязании, которое, в свою очередь, является формой протеста.

Дня через два после моего приезда на 9-й женский лагпункт я порезал себе палец и отправился к лекпомше, чтобы залить ранку йодом.

В кабинке лекпомши на грязной койке лежала молодая девушка, все лицо которой было залито чернилами.

Возле нее хлопотали лекпомша и санитарка. Я поинтересовался и спросил, что случилось.

Набирая в пипетку каких-то капель, лекпомша улыбнулась и ответила:

– Дура девка, и больше ничего. Залила себе глаза чернилами. Милый, вишь, ей изменил. Охранник один. Так обидно стало.

Лекпомша двумя пальцами разжала веки девушки и влила в глаза несколько капель лекарства. Вместо глаз у больной были какие-то черные дыры.

– Это у нас частенько бывает, – добавила лекпомша.

Светлым морозным утром я сидел на воротах лагпункта и приколачивал только что написанный лозунг. Сверху мне было видно, как два вохровца с винтовками ходили из барака в барак и, видимо, кого-то искали. По лагпункту бродили несколько заключенных, освобожденных лекпомшей от работы.