Тайга - [31]

III

В палатке сумрачно. Жулье играет в карты. Слышны храп и стоны. Поздний вечер.

– Ребята, еще один помер!

Кого-то волокут за ноги и выбрасывают из палатки.

Никита Иванович с иголкой в руках латает старую гимнастерку. Я лежу рядом с ним с открытыми глазами и облизываю сухие, потрескавшиеся губы. Страшно хочется есть. Я стараюсь не думать о еде и бессмысленно считаю вслух:

– 32, 33, 34, 35, 36…

Перед глазами вдруг появляется огромная буханка черного хлеба. Я радостно вскрикиваю и привстаю.

– Хлеб!.. Хлеб!

– Ты чего это? – удивляется старик, пристально вглядываясь в мое лицо.

Я растерянно оглядываюсь по сторонам.

– Никита Иваныч, я, кажется, с ума схожу… Вот тут… вот тут я сейчас видел хлеб… Честное слово!

– Это, брат, тебе померещилось… Нехорошо.

Он качает головой и снова принимается за работу. Я опрокидываюсь навзничь и пробую собраться с мыслями. Да, я, наверное, схожу с ума! Боже, какая это пытка – голод! Со злобой вспоминаю Достоевского: задумал напугать мир «Мертвым домом»! Русская каторга 100 лет тому назад… арестанты выходят из острога на работу… у ворот острога их встречает вольный люд – мужики, бабы… суетливо суют в руки арестантов белые булки, калачи, яйца… на Рождество у арестантов на столе гусь… Гусь!.. Гусь!..

Я сжимаю голову руками и закусываю собственное плечо. Гусь!.. Жареный гусь! И только всего 100 лет тому назад!

Справа от меня лежит бывший инженер из Астрахани – Суслов. Он совсем распух от голода.

– Слушайте… слушайте, – хрипит он. – Давайте попробуем сварить мои ботинки… они из кожи…

– Оставьте меня в покое! – огрызаюсь я. – Идите к чёрту с вашими ботинками!

Подымается чья-то лохматая голова и вяло замечает:

– Это искусственная кожа, керза… там больше резины, чем кожи. Нельзя варить.

– А-а-а! – дико вскрикивает Суслов и пытается подняться, но слабые руки подламываются. – Я есть хочу! Я есть хочу!

– Замолчи! Замолчи, сволочь! – кричит шофер Панин, маленький лысый человечек. – Изобью!

Панин подходит к Суслову и долго бьет его кулаком по опухшему, давно небритому лицу.

Я снова принимаюсь бессмысленно считать:

– 1, 2, 3, 4, 5, 6…

Из угла в угол, как маятник, ходит по палатке жулик Колька Сом, высокий, бледный, чуть седеющий, с горбинкой на хрящеватом носу. Иногда он останавливается, хищно всматривается в кого-нибудь, ухмыляется и снова начинает ходить, бодро и солидно. Он был глава жулья в нашей палатке. Боялись его не только политические арестанты, но и урки. Слово его – закон. Непокорных он нещадно избивает. Однажды ночью он задушил подушкой мелкого урку, стащившего у кого-то из жулья хлеб, – об этом рассказывали шепотом.

Прогуливаясь, он останавливается возле Никиты Иваныча, долго смотрит на него и негромко осведомляется:

– Шьешь, старичок?

– Шью… – спокойно отвечает Никита Иванович.

– А мне вот скучно, – докладывает Сом.

– Так ты займись чем-нибудь… – советует старик.

– Нечем, папаша. Работать не умею и не люблю. Воровать не у кого… Разве убить кого?

– И это дело…

– Тебя, что ль? – усмехнулся Сом.

– Можно и меня… – также спокойно ответил старик. – Пожалуй, убей. Одним грешником меньше будет.

Сом присел на корточки и весело заглянул старику в лицо, доставая из кармана замусоленную колоду карт.

– Или знаешь что: давай на твою бороду в карты сыграем. Я проиграю – рубль тебе дам. Ты проиграешь – не взыщи: отрежу бороду по самые уши. Как? А?

– Пошел, пошел! – рассердился старик, но вдруг положил на колени шитье, подумал и, хитро прищурившись, спросил:

– Сом, ты сказки любишь?

– Уж и до чего люблю! – оживился Сом. – А ты что – сказочник?

– Ну какой я сказочник! Вот он… – старик показал на меня. – Вот он, брат, сказочник… Зовут его Серёгой… из студентов…

Сом дернул меня за ногу.

– Слушай, ты, Серега! Пойдем к нам сказки рассказывать. Вставай! Вставай, что ль!

Я молчал, не зная, что ответить. Никита же Иваныч подтолкнул меня, я понял, что надо идти.

– Слаб он… – пожаловался старик. – Его бы подкормить.

– Подкормим… – пообещал Сом. – Вставай!

При слове «подкормим» меня словно кто гвоздем уколол: я мгновенно вскочил на ноги. Через минуту я уже сидел на верхних нарах, окруженный жуликами, и прямо из ведра ел большой ложкой «затируху», давясь и не пережевывая куски теста. Ничего более вкусного я никогда не ел за всю мою жизнь. Я до сих пор отчетливо помню солоновато-кисловатый вкус этой «затирухи». Сом сидел на корточках против меня и, подмигивая товарищам, приговаривал:

– Вот так жрет! Вот так наворачивает!

Я думал лишь об одном: больше съесть и скорее. Как можно больше.

– Ты про что будешь рассказывать? – осведомился у меня курносый урка Пончик.

Я не отвечал, боясь потерять время на слова. Однако после того, как я съел литра два «затирухи», Сом неожиданно вырвал у меня ведро и спрятал за спину.

– Зачем? – чуть не плача, вскрикнул я. – Дай еще!

– Не дам! – кратко и решительно ответил Сом. – А то загнешься. Когда человек долго не ел, нельзя ему сразу много давать – кишки завернутся. Кто же нам тогда сказки будет рассказывать!

– Сом, пожалуйста, дай!

– Завтра дам.

Минут десять я молча лежал, облизывая губы. Вот так счастье привалило мне! Зачем рассказывать сказки? Кому? Разве то, что случилось со мной – уже не сказка? Ай да Никита Иваныч!