Тайфуны с ласковыми именами - [34]

— Пока ничего, — сообщаю в свою очередь. — Встреча в два.

Это означает, что наша следующая встреча в эфире состоится сегодня в пять часов. Вот и все.

С этого момента мне надлежит неотступно следить за виллой и ее окрестностями. Хорошо по крайней мере, что выдалась прекрасная погода и Ганев оставил окно в холле широко распахнутым. Не успел я поблагодарить бога за это благоприятное обстоятельство, как из полумрака выплывает старик, захлопывает обеими руками створки окна и вдобавок опускает массивную штору. Отныне никакой видимости.

А какой бы был прок, если бы это случилось несколькими часами позже? Реши Ганев дать тревожный сигнал, он имеет полную возможность сделать это и ночью или использовать Пенева в качестве связного. Об одном трудно с уверенностью судить: не вздумает ли Ганев сам уйти из дому и не придет ли к нему на выручку кто-нибудь со стороны? Вся надежда на то, что старик, человек разумный, будет иметь достаточно времени, чтобы взвесить все «за» и «против» и решить, что назначенная встреча ничем особенно ему не грозит и что в его интересах лучше понять намерения другой стороны.

И все же риск налицо. Не только в том, что я, быть может, переоцениваю здравый смысл этого типа. Ведь не исключено, что он находится под наблюдением других людей и они не станут дожидаться специального приглашения вступить в игру. Прелестная Розмари и пышная Флора, какими бы безобидными они ни казались, не оставляют сомнения, что не только треугольник «Дельта» проявляет интерес к Ганеву.

Итак, пять часов. Возможно, это самое подходящее время: моя квартирантка обычно возвращается позже. Только сегодня она, как назло, вернулась без десяти пять. Общительная, как обычно, она спешит подняться ко мне в спальню, чтобы справиться, как я себя чувствую. Оказывается, я заболел, хотя еще не на смертном одре.

— У вас температура? — сочувственно спрашивает она и протягивает свою белую руку к моему лбу.

— Думаю, что нет, — спешу я ответить. — Только жутко болит голова. Я буду вам признателен, если вы скатаете на Остринг и возьмете мне пачку пирамидона.

— Зачем вам этот ужасный пирамидон? — возражает квартирантка. — У меня есть аспирин.

— Я бы предпочел пирамидон, — настаиваю я, зная, что она пирамидоном не пользуется. — Аспирин скверно действует на мой желудок.

— Вы же знаете, для вас я готова на все, — уступает Розмари и спускается вниз.

Однако минутой позже мне слышится ее ликующий голос:

— Ваше счастье, дорогой! Я нашла пирамидон здесь, в ящике стола.

С торжествующим видом она приносит мне пирамидон и стакан воды, а уже без трех минут пять, и единственное, что мне приходит в голову, — попросить Розмари вместо воды дать мне стакан горячего чая. На что она, к моему облегчению, отвечает:

— Ну разумеется, стакан горячего чая вам скорее поможет.

И снова спускается вниз.

Заварить стакан чая не такая уж сложная процедура, и все же она длится достаточно долго, чтобы выйти на связь, предупредить Бояна, чтобы установил слежку за Пеневым, и сказать, что следующая встреча завтра в восемь.

Пенев возвратился полчаса назад, но где он сейчас и чем занимается — сказать трудно: прикидываться больным и в то же время торчать у окна я не могу, тем более что Розмари уже несет дымящийся чай и настойчиво требует, чтобы я его выпил, пока он не остыл, а вы знаете, как приятно в такую теплынь хлебать крутой кипяток, — если не знаете, то не мешает попробовать, только не забудьте перед этим проглотить пару таблеток пирамидона.

Наконец, когда я вытягиваюсь на кровати и страдальчески прикрываю глаза, Розмари оставляет меня одного, и это обстоятельство дает мне возможность снова занять наблюдательный пункт на стыке двух штор, впрочем, без особых результатов, потому что до самого вечера ничего не случается и никто из двух соседей не покидает виллу — по крайней мере насколько я могу видеть. Но вот напасть, без малого девять Розмари приносит новый стакан чая и опять заставляет меня наливаться кипятком и глотать пирамидон.

После ее горячей заботы я всю ночь исхожу потом, но от этого есть и польза: в таком состоянии я не могу пасть в манящие, но опасные объятия сна и, бодрствуя у окна, отчетливо вижу при свете уличного фонаря и сад, и парадный вход соседней виллы. Однако и в эти долгие часы ничего не происходит.

— Ничего, — слышу под утро в эфире голос Бояна.

— Ничего, — сообщаю в свою очередь. Последняя связь перед роковой встречей назначается на пять тридцать вечера. Чуть позже ко мне заглядывает Розмари — она справляется о моем здоровье. Я спешу успокоить ее, что мне значительно лучше, даже совсем хорошо, надеясь увидеть, как она уезжает в город на своем красном «фольксвагене», но сегодня суббота — отложив встречу, этот тип спутал все карты, — и Розмари шастает по дому до двух часов, а потом снова приходит, чтобы сообщить мне, что она собралась в кино, и торопится успокоить меня, что долго задерживаться не станет.

— Но чего ради вы должны портить из-за меня свой уик-энд, дорогая? — протестую я. — Ведь мне уже совсем хорошо.

Уверенная, что доставляет мне неземное удовольствие, она говорит, что долго не задержится, тогда как меня основательно заботит одно: часа через три, то есть в самое неподходящее время, она вернется. Возможно, даже в момент выхода на связь.