Тайфун - [22]
Очень велик был соблазн превознести для истории самого себя, но это не соответствовало презрительной манере письма, с какой он описывал бесстыдные нравы Второй империи.
Увы, пришлось пожертвовать собой, и ради выдержанности стиля он вместо себя подставил какого-то юного ловеласа.
Проказы короля
Каждый завоеватель увековечивает свои победы. Один воздвигает величественные монументы, другой — храмы, третий — дворцы.
Август Второй, электор Саксонский, он же король Польский по избрании сейма, постарался отметить свое земное бытие памятником своих сердечных завоеваний и в прекрасном дрезденском дворце, им самим выстроенном, отвел обширную залу для портретов тех женщин, которые были его возлюбленными.
В те времена подражали Версалю, и пышность, великолепие и успех у женщин рассматривались, как знаки гениальности. В этом смысле гениален был и Август Второй, о чем и поныне свидетельствуют упомянутые дрезденские портреты полутораста красавиц, а также старинная книга, изданная в Амстердаме через два года после смерти веселого короля.
Безымянный автор ее, рассказывая о короле-курфюрсте, ни одним словом не упоминает о его деяниях, как государя Саксонии, Польши и Литвы, но зато восторженно описывает любовные похождения этого умелого обольстителя, не щадившего ничьего целомудрия и оставившего после себя огромное множество незаконных детей. Не оттого ли он был прозван Августом Сильным?
Утверждали еще, что в затаенном желании затмить причуды французского короля Людовика XIV было у Августа намерение рядом с галереей побежденных красавиц устроить и вторую галерею — из портретов тех мужей, которым он милостиво наставил рога, но эту причуду он не осуществил по недостатку времени.
Все же и портретным памятником своих сердечных побед веселый король себя достаточно увековечил. По крайней мере, другой такой обширной галереи нигде не имеется, и недаром она была воспета даже в поэзии.
Оставим, однако, это неизбежное суесловие вступительных замечаний. Пора перейти к делу, и потому кратко скажем, что среди многочисленных дрезденских портретов есть один, изображающий красивую Генриетту Дюваль, дочь французского виноторговца из Варшавы.
Об этой Дюваль, собственно, идет речь.
Будучи государем Саксонии и Польши, Август, как это полагается в таких случаях, имел две столицы и подолгу живал то в Дрездене, то в Варшаве. Но так как супруга его, королева Христина, была ревностнейшей лютеранкой и ни под каким видом не пожелала жить в строго-католической Варшаве, Август охотно согласился на это, предпочитая находиться подальше от ревнивой супруги, дабы она не служила помехой его любовным развлечениям.
И хотя Тарноградская конфедерация, справедливо полагая, что благонравная жизнь короля в обществе супруги обойдется стране значительно дешевле, чем его холостая расточительность, сурово потребовала, чтобы королева немедленно переехала на постоянное жительство в Варшаву, — король сумел противостоять этому требованию польского дворянства и пребывал в Варшаве один, широко пользуясь личной свободой. Однако, это ему только казалось, ибо в действительности он подпал под еще более строгую опеку одной из тех женщин, портреты которых он тщательно собирал в Дрездене, — а именно под опеку прекрасной графини Козель.
Влюбчивый король был всецело в ее власти. Но, чтобы вернее удержать в своих руках его летучее сердце, предусмотрительная графиня установила над своим другом неусыпный надзор, дав ему в адъютанты своего родного брата, а последний был неотступно возле короля.
Давно, однако, известно, что точнейшие расчеты человеческие часто бывают ошибочны, и тот, кто приставлен был к Августу для охраны его верности, неожиданно оказался его искусителем.
Случилось однажды, что король заметил ежевечернее отсутствие своего молодого адъютанта и потребовал объяснений. Адъютант смутился, хотя и мог бы повторить справедливое изречение римского поэта Клавдиана — Regis ad exemplar, totus componitur orbis — примером государя складывается весь мир.
— Уж не попал ли ты в сети какой-нибудь красотки? — спросил король.
— Попался, ваше величество, — правдиво ответил брат графини Козель.
— Ну и что же? — продолжал допытываться Август. — Блаженствуешь?
— Еще нет, — признался адъютант. — Да и вряд ли удастся взять эту крепость.
— Неприступна?
— Испытайте сами, ваше величество, — неосторожно сорвалось с языка охранителя верности короля, и этого было достаточно, чтобы у Августа пробудилось обычное любопытство.
Он тотчас же осведомился, кто такая эта недоступная красавица, и узнал: дочь француза Дюваля, владельца винного погребка.
— Посмотрим и убедимся, — сказал король и в тот же вечер, переодевшись в платье саксонского офицера, отправился с влюбленным юношей в погребок.
Отменный знаток красоты, король очень скоро удостоверился, что семнадцатилетнюю Генриетту недаром Варшава определила, как первую красавицу. Август одобрил вкус своего адъютанта, дружески хлопнул его по плечу и великодушно сказал ему:
— Не отчаивайся! Я помогу тебе.
Но всем известно, что в великодушии льва замечаются иногда и львиные когти, и когда адъютант убедил Генриетту в мундире офицера польских гвардейцев явиться на другой день в королевский дворец для получения от его величества секретных приказаний, она пробыла в апартаментах Августа слишком долго для простого офицера. Очевидно, беседа с ней была особенной важности. Адъютант ликовал. Адъютант предвкушал радость.
