Таверна трех обезьян - [17]

Корнелий полагал, что пьеса о великой страсти влюбленных из Вероны, малость приукрашенная действием, будет как нельзя лучше соответствовать зачаточному уровню развития мозгов пастухов рогатого скота. Грубая ошибка.

Ваш покорный слуга исполнял роль благородного Ромео, а роль Джульеты играла моя Александрийская роза, хрупкая Констанс Шарк, моя суженая; наша безоблачная идиллия длилась с той поры, как мы покинули милые сердцу берега Англии.

Начало спектакля прошло относительно неплохо, иными словами, мы с грехом пополам декламировали стихи, сгрудившись в грязном закутке, громко именуемом сценой. Немного мешала только непрерывная стрельба в потолок, а еще иногда нас забрасывали объедками. Наконец, мы добрались до третьего акта – совершенно неоправданное, с точки зрения логики, разделение, но, как я уже упоминал, драматургический гений Корнелия превратил некогда стройную композицию пьесы в нечто громоздкое и бесформенное… Итак, в первой сцене третьего акта Тибальд и Меркуцио сходились в поединке на шпагах.

Пожалуй, нам просто не повезло, что в тот злосчастный вечер роковым образом совпали два важных обстоятельства. Во-первых, в том заведении отсутствовали представительницы прекрасного пола. Кроме Констанс, которую я оплакиваю и поныне, в притоне не было ни одной женщины: зачуханные танцовщицы с выгодой использовали тот промежуток времени, пока длилось представление, обслуживая клиентов в каморках на втором этаже. Основная часть публики состояла приблизительно из трех десятков негодяев, относившихся ко всему на свете с тупым равнодушием. Во-вторых, некстати оказался визит семерки подвыпивших ковбоев с ранчо Пахарито.

Буйные молодчики явились, накачавшись до бровей спиртным, одержимые желанием повеселиться на всю катушку, и сверх того, у каждого на поясе болталось по револьверу. Они приняли фехтование Тибальда и Меркуцио – их играли безвременно почившие Тобби Пропащий и Уилбур Секач – за настоящую дуэль и моментально разделились на два лагеря, побившись об заклад на участь того или иного соперника. Смертельный удар, который Тобби-Тибальд нанес, слегка кольнув острием шпаги в подбитый тряпками камзол Уилбура-Меркуцио явно показался совершенно неубедительным тем, кто ставил на второго бойца, и разгорелась ссора. За криками и бранью последовали толчки, удары, полетели бутылки, а затем началась жаркая перестрелка, наполнившая салун дымом и ставшая причиной страшной сумятицы и горестных утрат.

Тибальд и Меркуцио неосмотрительно спустились со сцены, дабы попытаться объяснить, что все это лишь вымышленный мир поэтической фантазии, и первыми схватили свинец. Два ковбоя с ранчо Пахарито полегли, подставившись под огонь своих же товарищей, еще трое или четверо батраков получили ранения различной тяжести, и… Эта ужасная картина встает перед глазами, словно наяву, и я не в силах удержать горючих слез: Констанс, нежный цветок Сохо, была убита выстрелом в голову, пуля попала точно между ее дивных глаз цвета волн темно-синего Северного моря… У меня не было времени ни оплакать возлюбленную, ни даже прижать к груди ее безжизненную головку. Двое из тех жестоких убийц воспользовались царившей в салуне суматохой и, одержимые похотью, разгоряченные воспламеняющей смесью алкоголя и насилия, мигом подхватили вашего покорного слугу и понесли. Словно волки, поразбойничавшие в овчарне, они вытащили меня из «Пивной кружки» и швырнули с прискорбной небрежностью поперек спины рыжей лошади, которая тотчас сорвалась с места в карьер, повинуясь всаднику – одному из тех сомнительных типов. Прежде чем пришпорить скакуна, грубый ковбой рукой, которой не держал повод, потрепал меня за яйца, а зачем, – из эротических или враждебных побуждений – я не берусь судить.

Со временем я пришел к выводу, что эти скоты не были содомитами в полном смысле: не увидев ни одной юбки после того, как сдуру прикончили единственную женщину, находившуюся в поле зрения – бедняжка моя, прости меня за грубость, если слышишь сейчас с небес – они по достоинству оценили мой благородный облик белокурого атлета и решили довольствоваться лучшим из того, что есть.

Мы неслись галопом, причем меня растрясло, словно мешок костей, а желудок взбунтовался, чему немало поспособствовал тяжелый ужин из бобовой похлебки с салом, обильно сдобренный пивом, которым нас угостил хмурый хозяин салуна. На рассвете мы примчались на ранчо. Едва сняв меня с лошади, всадник – позднее я узнал, что его звать Сухой Фестус – прижался своими липкими губами к моему чувственному рту, и меня вывернуло наизнанку; столь бурная реакция сразу поумерила его пыл.

Местность, где мы находились, производила гнетущее впечатление: унылая голая степь, где не было ничего, кроме загона с сотнями голов скота (животные словно инстинктивно почуяли страсть, витавшую в воздухе, и мычали в ночи протяжно и обреченно) и лачуга, которая служила ночлегом моим радушным хозяевам. Каждый из пятерых недоумков, уцелевших в перестрелке, желал заполучить меня в личную собственность и вкушать со мной плотские радости безраздельно. А посему они вновь схватилсь за револьверы, порываясь изрешетить друг друга. Однако барабаны были пусты, а поклонники моих прелестей слишком пьяны, чтобы перезарядить оружие в темноте. И они договорились разыграть меня в покер.