Тауэр, зоопарк и черепаха - [78]

— Больше всего я боялся повстречаться с ней на Небесах после того, что наделал, — сказал он, и слезы полились по впалым щекам. — Где ее нашли?

Геба Джонс отставила чашку, которая все равно остыла, пока она слушала рассказ.

— На Центральной линии, — сказала она. — Воры довольно часто бросают вещи, поняв, что в них нет ничего ценного. Кстати, заранее прошу меня извинить, но почему смерть вашей жены не зарегистрирована в реестре?

Реджинальд Перкинс вынул белый носовой платок и вытер щеку.

— Она зарегистрирована в Испании, — пояснил он, убирая платок в карман брюк. — Здесь в этом уже не было нужды. На что мне бумага, подтверждающая, что моя жена умерла?

Повисла пауза.

— Очень красивое дерево, — заметила Геба Джонс.

Он перевел взгляд на урну:

— В Испании мне дали отвратительную посудину, чтобы перевезти Клементину домой. Я просто не мог держать ее там, поэтому заказал нечто особенное. Это гранатовое дерево. Гранат — символ вечной жизни.

Они сидели молча, слушая, как шипит газовый камин.

Неожиданно Реджинальд Перкинс повернулся к своей гостье.

— Мне кажется, я должен подыскать Клементине место последнего упокоения, пока не потерял ее снова. Вы не могли бы помочь? — спросил он.

Геба Джонс вышла вслед за стариком в сад, он постоял немного с лопатой в руке, оглядывая участок. Неловко опустившись на колени, он выкопал в земле ямку. Взяв урну, которая столько недель провела на письменном столе Гебы Джонс, он поцеловал ее на прощанье, опустил в яму и засыпал темной сырой землей. Геба Джонс помогла ему подняться, и он стоял, глядя на то, что получилось.

— Здесь на нее будет падать солнце, — проговорил он с улыбкой.

Не услышав ответа, он повернул голову и посмотрел на свою гостью.

— Пойдемте-ка в дом, милочка, — сказал он, заметив, что она плачет.

Когда Геба Джонс снова сидела на диване, согревая пальцы о чашку со свежезаваренным чаем, она рассказала Реджинальду Перкинсу о том страшном, кошмарном дне и под конец прибавила:

— Мы так и не похоронили останки. Не смогли выбрать место. Никто из нас не нашел в себе силы заговорить об этом.

— И где они сейчас?

— Так и стоят на дне шкафа.

Теперь уже Реджинальд Перкинс держал чашку с чаем, который остыл, пока он слушал рассказ гостьи. Он поставил чашку на стол и откинулся в кресле. Подумав немного, он сказал:

— У вас хотя бы есть муж. Это должно утешать.

Геба Джонс поглядела на скомканный бумажный платочек в руке.

— Уже нет, — ответила она и рассказала, как ушла из крепости с чемоданом и с того дня больше не разговаривала с мужем. — Я не могу ему простить, что он ни разу не заплакал.

Старик поглядел на нее.

— Мы можем любить друг друга одинаково сильно, — сказал он, — но это не значит, что мы одинаково переносим горе.

Геба Джонс посмотрела на него сквозь пелену слез:

— Я невольно задаюсь вопросом, любил ли он его вообще когда-нибудь.

Реджинальд Перкинс поднял скрюченный палец.

— А вы задавались этим вопросом, когда ваш сын был жив? — спросил он.

— Ни разу.

— Вот вам и ответ, милочка, — проговорил он, опуская руку.

Сидя на железном стуле, выкрашенном белой краской, преподобный Септимус Дрю оглядывал крепость из своего садика на крыше. Сквозь оголившиеся за зиму кустики шалфея четырех разных сортов он наблюдал за группой туристов, застывшей на лобном месте, и еще за одной, выходящей из казарм Ватерлоо и до сих пор ослепленной блеском сокровищ Короны. Он перевел взгляд на церковь и снова вспомнил о том, чту Руби Дор сказала ему в Колодезной башне. В самом деле достоин ли он называться слугой Господа? Этот вопрос отравлял ему жизнь с самого начала литературной карьеры, однако превращения, происходившие с его подопечными грешницами, которые ухаживали за огородом лучше, чем за собой, неизменно гнали сомнения прочь.

Преисполненный сожалений, что его взаимоотношения с хозяйкой таверны завершились, не успев начаться, он представил, как спустя много лет сидит на диване с выскочившей пружиной все в той же меланхоличной гостиной холостяка. Не в силах больше выносить это видение, он вскочил на ноги и затопал вниз по лестнице. Открыв дверь кабинета, он сел за письменный стол, чтобы набросать черновик проповеди. Но вдохновение не шло. Он встал и поискал его за окном, затем рассмотрел половицы, затем заметался из стороны в сторону. Когда вдохновение все равно не вернулось, он уселся в потертое кожаное кресло и закрыл глаза, дожидаясь, пока оно упадет с небес. Но упал только покрытый пылью дохлый паук с аккуратно сложенными лапками. Капеллан поднялся и постоял на подпаленном в нескольких местах коврике у камина, глядя на изображение Девы Марии, написанное так, что отец купил его в подарок молодой жене в их медовый месяц. Однако воспоминания о счастливом браке родителей немедленно вернули его мысли к Руби Дор, и его терзания усилились. Взгляд упал на белое тисненое приглашение на церемонию вручения премии за эротическую литературу, стоявшее на каминной полке. Он взял карточку и посмотрел на нее, и золоченые края заблестели в лучах догорающего солнца. Поддавшись минутному безумию, которое он позже списывал на смятение чувств, святой отец снял рясу и пасторский воротник, надел пальто и вышел из Тауэра, намереваясь купить себе парик.