Тауэр, зоопарк и черепаха - [62]

Покормив шлемоносных василисков, Бальтазар Джонс пошел под дождем в башню Девелин, надеясь, что бородатой свинье понравится новый мячик. Проходя мимо Белой башни, он услышал за спиной быстро приближавшиеся шаги. В следующий миг его вжали спиной в стену, и чья-то рука вцепилась ему в горло.

— Какой зверь это сделал? — прорычал смотритель воронов.

— Что сделал? — сумел выдавить бифитер.

— Загрыз ворона!

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Смотритель воронов приблизил лицо к лицу Бальтазара Джонса.

— Я только что нашел Эдмунда на лужайке. У него сломана шея и одна лапа. Кто это сделал? — повторил он.

— Клетки заперты. И все время были заперты.

Смотритель воронов только сильнее сжал шею сослуживца.

— В таком случае кто-то из них сбежал, — прошипел он.

— Может, его загрызла лисица или даже, может, собака главного стража, — просипел Бальтазар Джонс.

— Я уверен, что без вас тут не обошлось, — сказал смотритель воронов, ткнув в него пальцем в черной перчатке, и зашагал прочь.

Немного отдышавшись, Бальтазар Джонс поправил шляпу и поднял брюкву, которую уронил на землю. Хотя это совершенно не вязалось с характером животного, он все же подумал, не могла ли совершить преступление бородатая свинья, поскольку только ее он не навещал сегодня утром. Однако, подойдя к башне, он увидел, что дверь по-прежнему заперта. Оглянувшись через плечо и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он повернул в замке ключ. Едва он вошел, как бородатая свинья подбежала к нему, и кисточка на хвосте затрепетала над толстенькими ягодицами, словно флажок. Почесав свинью за ушами, бифитер одарил ее корнеплодом, который она тотчас покатила по полу, семеня следом. Он сел на солому, привалился спиной к холодной стене и закрыл глаза. Подняв руку, провел по шее кончиками пальцев.

Прошло немного времени, он сунул руку в карман камзола и вынул несколько писем, которые написал Гебе Джонс много лет назад. Он достал из тайника целую пачку таких писем этой ночью, когда не мог заснуть, однако так и не решился прочесть хотя бы одно. Он поглядел на первый конверт с неразборчиво написанным по причине любовной лихорадки адресом и вынул письмо. Начав читать, он вспомнил девушку с темными волосами, змеившимися по бирюзовому платью, с глазами газели, которыми она глядела на него в магазине на углу их улицы. Он вспомнил их первую ночь вместе и ужас, охвативший их, когда они поняли, что утром придется расстаться. Он вспомнил первый раз, когда они занимались любовью, поехав на выходные в Оксфорд: в баре гостиницы «Веселый моряк», построенной из обломков разбившихся кораблей, погас свет, и им пришлось уйти в номер раньше, чем они собирались. Свеча, выданная хозяйкой, освещала старинные изображения кораблей на стенах, с парусами, надутыми ветром. И после того, как они скрепили свою любовь, они обещали друг другу, что всегда будут вместе, даже когда совсем состарятся и у них в третий раз вырастут зубы, как у одного индийского долгожителя, о котором они читали в газете.

Когда бородатая свинья подошла и устроилась рядом, положив ему на ногу щетинистую морду, бифитер развернул другое письмо, чувствуя сквозь ткань брюк горячее дыхание животного. Перечитав излияния влюбленного юноши, он вспомнил, как во время венчания над церковными скамьями порхала бабочка и все члены семейства Грамматикосов с благоговением признали в ней доброе знамение. Он вспомнил, как они поклялись быть вместе навеки, какие бы испытания ни послала им жизнь, твердо уверенные, что порознь они жить не смогут. Глядя на свои старческие руки, сжимающие письмо, которое он сам написал много лет назад, бифитер задержался взглядом на поцарапанном золотом кольце, которое ни разу не снимал с пальца с тех пор, как невеста надела его у алтаря. И он решил написать Гебе Джонс еще раз.

Тщательно заперев за собой дверь башни Девелин, он отправился домой, подгоняемый ветром надежды. Он поднялся по лестнице, надавил на дверную ручку и вошел в комнату, где во время Второй мировой войны сидели немцы с подводной лодки. Не обращая внимания на начерченные мелом свастики и портрет фельдмаршала Геринга на стене, он отодвинул деревянный стул, который траурно проскрежетал по каменному полу, и сел за стол, купленный в лавке старьевщика. Он выбрал из нескольких стопок писчей бумаги один листок и тем же самым почерком, нисколько не изменившимся за тридцать лет, вывел: «Дорогая Геба!»

Он писал о любви. Он рассказал жене, как зерно любви проросло в ту первую ночь, когда она перецеловала по очереди кончики его пальцев, которым предстояло взяться за оружие. Рассказал, до чего жалел о том, что покидал ее утром, отправляясь в армию, но ростки их любви не зачахли, несмотря на расстояние. Рассказал, как бабочка прилетела в церковь и танцевала над их головами, привлеченная их расцветшей любовью. И рассказал, что Милон, плод их любви, был для него величайшим счастьем, сравнимым лишь со счастьем быть ее мужем.

Задумавшись на мгновенье, он поднял глаза на камин у противоположной стены, однако сейчас он не видел ничего, кроме своего новорожденного сына на руках у матери, которого они ждали столько лет. Но тут его мысли вдруг снова вернулись к страшному, самому страшному дню его жизни, и нож, сидевший в сердце, вошел еще глубже. Зная, что жена никогда его не простит, если узнает, он разорвал письмо. Остаток утра он просидел за столом, уронив голову на руки, и душа его истекала кровью от сознания вины, а в окна стучал дождь.