Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза - [26]

Обрадовались все – и родители, и Таня, а в первую очередь сам Саша.

Саша мечтал учиться на инженера-механика. У него была врожденная страсть к этому делу. В свободное время он возился с железками и время от времени чем-то удивлял окружающих – то точной моделью ветряной мельницы, которая могла молоть, как настоящая, то какой-то самоходной телегой, которая заводилась ключом, то фанерным самолетиком, который совершал полеты дальностью в два десятка саженей. Одно время он мечтал изобрести вечный двигатель и очень расстроился, когда учитель математики объяснил ему невозможность подобного проекта. В Москве, в отличие от Ейска, Саше было где учиться.

Таня тоже стремилась в Москву. Ей, уже крепко стоящей на ногах, было тесновато в провинциальном передвижном театре. Пусть коллектив замечательный, пусть зрители любят, пусть много хороших ролей, но все равно это провинция и настоящего простора для развития таланта здесь, увы, нет. В Москве – другое дело. Была у Тани заветная мечта – пойти по отцовским стопам и послужить у Корша. То есть уже не у Корша, а в театре с новым, неуклюжим названием: «Третий театр РСФСР». Третий театр был театром комедии, т. е. продолжал традиции Корша, который говорил о себе так: «Моя задача – театр комедии с драматическим или комическим оттенком». К комедии Таня, не без основания считавшая себя универсальной актрисой, мастерицей на все руки, тяготела особенно. С ее легким веселым бойким характером было сподручнее смеяться и веселиться, нежели стенать, заламывая руки: «Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть…»

Евгения Сергеевна опасалась, что рано или поздно они могут остаться без своего московского жилья. Пускай Пельтцеры и числились временно выбывшими с сохранением права на жилплощадь, но мало ли что может произойти в их отсутствие. Сошлются на то, что площадь простаивает пустой, в то время как квартирный вопрос становится все острее и острее – и выпишут на нее ордер кому-нибудь другому. Или соседи самовольно собьют замки и займут комнаты по праву того, кому нужнее. Такое в то время часто случалось. Ходи потом, обивай пороги, добивайся правды, и неизвестно, добьешься ли еще. А если и добьешься, то в лучшем случае – пустых стен. Обстановку уж точно растащат дорогие соседи.

Ивану Романовичу тоже хотелось вернуться в Москву, к Коршу, но было немного неловко перед Раксановым. Только приехали, едва-едва освоились и уезжать? Это выглядело как предательство по отношению к старому товарищу, протянувшего Ивану Романовичу руку помощи в тяжелый жизненный момент. Но Раксанов все понял правильно. Он порадовался за Сашу и сказал, что не возражает против возвращения Пельтцеров в Москву, только просит доиграть сезон. Иван Романович, счастливый от того, что все так хорошо устроилось, конечно же согласился. Более того, за оставшееся время он подготовил себе замену – молодого актера Ефима Островского, имевшего большие способности к режиссуре. Впоследствии, уже в тридцатые годы, Островский возглавил театр, который к тому времени был переименован в Ейский городской драматический театр.

В Ейске Таня впервые в жизни влюбилась по-настоящему. В коллегу, актера Александра Яковлева, высокого статного белокурого красавца. Яковлев был на четыре года старше Тани. Сценический опыт у него был не такой большой, но вот жизненный… Яковлев воевал в Первой конной армии Буденного. Он был единственным участником Гражданской войны в передвижной труппе театра и невероятно гордился как своим героическим прошлым, так и своей ловкостью. Во время поездок по станицам Яковлев любил подойти к станичникам, упражнявшимся в рубке (этому занятию казаки на досуге предавались очень часто) и с показным смущением попросить одолжить ему шашку. Казаки переглядывались, предвкушая, как сейчас они посмеются над городским неумехой, и охотно давали шашку, с которой Яковлев, как и положено актеру, разыгрывал целую сцену. Сначала осторожно пробовал остроту лезвия большим пальцем, чего ни один понимающий человек сроду делать не станет, и восхищенно цокал языком – ой, какая острая, как бы не порезаться. Затем он производил пару-тройку неуклюжих взмахов, вынуждая собравшихся на потеху казаков расступиться, после чего в мгновение преображался и молниеносными ударами рубил лозу, если перед ним была лоза, или же нарезал ровными аккуратными пластами глиняную «голову». Сделав дело, Яковлев спокойно возвращал шашку онемевшему от удивления владельцу, говорил «хороша сабелька» и уходил, провожаемый недоуменными взглядами станичников – что это было?

Роман был бурным и, как все бурные романы, длился не очень долго. Чувства у обоих начали угасать примерно в одно и то же время, потому расстались друзьями.

– Семья из двух актеров – это же ужас что такое, – говорила потом Евгения Сергеевна, не одобрявшая Танинного выбора, но и опасавшаяся высказывать свое мнение до той поры, пока роман был в разгаре. – Вот сама представь, что бы было, если бы твой папаша женился бы на актрисе? Вы росли бы, как беспризорники, голодные, холодные, раздетые… Разве актеру есть до чего-то дела, кроме театра? Скажите спасибо мне за то, что у вас есть дом и все, чему положено в нем быть!