Татуиро (Serpentes) - [17]

И вот теперь не он, мастер Акут, к которому приходили даже из дальних деревень и который перед праздниками не имел ни ночи спокойного сна: всё резал, плёл, лепил, украшал, а эта худая бледнокожая, болтающая непонятные речи, сотворила то, о чём молчало его сердце.

— Ты — мастер? — сказал, поднимаясь из темноты.

Девушка замолчала и подняла лицо, освещённое цветными огнями. Глаза её стали широкими, и из руки выпал осколок раковины.

Акут выставил перед собой большие ладони.

— Не бойся, женщина племени рыб, скажи мне, ты тоже мастер?

Она отступила и оглянулась быстро, как змейка. Попятилась.

— Я не хотела. Не взяла ничего. Видишь, вот мои руки, — вытянула перед собой ладони в таком же жесте, как он, — эти вещи, они просто лежали отдельно, а должны лежать вот так, видишь?

— Ты умеешь то, чего не дали мне Боги, когда открыли мои глаза и вложили в грудь это сердце, — Акут прижал одну руку к груди и поклонился, — я должен благодарить тебя, ты показала, что может человек, если в него вложено больше, чем в меня. Я благодарю тебя. И Большую Мать — за то, что тебя вынесло на наш берег. И Большого Охотника, который не пожалел света, чтоб я увидел.

Лада ещё отступила, задев ногой угол стола. Длинноволосый, одетый в небрежно замотанный вокруг бедёр кусок ткани, кланялся ей, прижимая руки к груди. Мигнул и задрожал цветной свет. С горбатой спины щита сползали потревоженные осколки. Мужчина ахнул, нагнулся над куполом света, держа на весу ладони и не решаясь дотронуться до расползающегося на глазах рисунка.

— Он пропадет! Исчезнет! Ты! Зачем показала и разрушила, как теперь?

— Не… не волнуйся, — несмело сказала Лада, — я снова могу его сделать. Если нужно. У тебя клей есть? Там на столе, это клей?

Но мастер не слушал. Попытался удержать на местах перламутровые квадратики, клинышки и шестиугольники, но пальцев не хватало, и он застыл горестно. Лада замолчала. Плечо снова ныло, и она вспомнила, как лежала неподвижно, а этот поднимал нож. Заведя больную руку за спину, тихо отступила еще на шаг. В голове мелькали мысли, куда убежать, если он поднимет голову. Поднял… И повалился на колени, задевая стол.

— Мастер из племени рыб, не падай в гнев, позволь мне… Я не хотел вреда, я думал… ты лежала… и твоя рука, — он приложил руку к своему плечу, и Лада машинально повторила его жест, дотронувшись до повязки, — там знак, знак, что тебя заберут, у нас не было такого раньше, но я думал и потому знаю: нельзя носить на плече змею и принадлежать только себе. А ты худая и слабая. Не знаешь, как там. Я спас тебя!

— Есть хочу, — мрачно сказала Лада, и мужчина замолчал, глядя напряженно снизу, — ам-ам, вот сюда, куда лил воду, — раскрыла рот и ткнула в него пальцем. Огляделась и направилась в угол, где стояла посуда.

— Вот у тебя миски, кувшин. У тебя есть еда? — обернулась, держа в руке пустую плошку. Огонёк в светильнике уже погас, но хижину заполнял серый утренний свет. И птицы голосили за стенами.

Акут посмотрел на её жесты, на плошку в руке. Закивал, вскакивая с колен, и принёс от дверей накрытую лепёшкой миску подаренной каши. Показывая рукой на циновку, расстеленную обок стола, поставил еду на край.

Лада приблизилась. Присела на циновку, следя за ним хмурым взглядом. Он разломил лепёшку и подал ей кусок. Придвинул кашу и сам погрузил в крутое месиво пальцы, показывая, что можно есть, не опасаясь. Она откусила от лепешки и, положив на стол, окунула пальцы в кашу, достала комок липкой разваренной массы, осторожно сунула в рот. Прожевала. Каша пахла цветами, незнакомые пряности пощипывали язык. Лада ела медленно и соображала, что же дальше? И где это, вообще, всё?

— Передача «Вокруг света», — пробормотала, проглотив и принимая из рук мастера узкогорлый кувшинчик с каким-то по вкусу компотом. Мастер с готовностью нахмурился, следя за её губами.

Голод пропал почти сразу, и она не смогла проглотить больше пары комков, но компот выпила весь. Мужчина сидел напротив, и в его жестах, когда подвигал к ней лепёшку и миску, было столько заботы, что она почти перестала бояться. Но всё-таки он был страшилищем. Сверкающие, глубоко посаженные глаза и висящие серые волосы, а еще глубокие складки вдоль щёк. Плечи не широки, но руки длинные, жилистые, и большие кисти висят тяжело. Похоже, сильный. Иногда потирает плечо широкой ладонью и морщится. Тогда и у неё под повязкой просыпается боль.

Ставя на циновку пустой кувшинчик, Лада, вдруг резко устав, обмякла, ссутулившись. Хватит с неё, больше никто никогда не притронется к ней, лучше умереть. Пусть попробует, она будет кусаться. Вырвется и убежит из дырявой хижины, а там, если есть вода, — утопится, если львы, пусть сожрут…Просто жила, была замужем, а потом всё стало валиться, как дома во время землетрясения. Когда всё началось? Когда забеременела? Месяцы мучений по больницам, потом операция, и после снова капельницы, таблетки, таблетки, равнодушные медсестры, а Липыч навещал всё реже. И она в огромном халате, укрывшись больничной простыней, по ночам смотрела, как дёргается в прозрачном пустом стакане ложечка, когда по эстакаде проносились грузовики. Плакала и боялась. И начала рисовать. А потом…