Татуиро (Daemones) - [6]

— Ревнует она. Дядь Коля в меня влюбен был. Сильно. Давно уже.

— Как давно? Когда ты в детсад ходила, что ли?

— Не-а, два года назад. Я тогда Машку в санаторий отправила, с бабушкой. А сама тут помогала магазинчик держать для туристов. Вот и…

Хихикнула и, не отрывая подошв от песка, изогнула спину, взмахнула руками. …Прыгнула к следующему камушку. Не достала. Нагнулась, взяла его в руку, и, отведя с лица волосы, пульнула плоский камень по тихой воде.

Витьке вдруг резко захотелось отсюда в мужскую компанию. Посидеть бы в лодке над струной самолова. Молча удерживать рукой мокрую пружину рыбы. А потом тащить на берег неповоротливый ял, пыхтя и чертыхаясь. И, на корточках возле костерка, курить, не заботясь, куда смотреть, просто смотреть и все, на песок, кучей кинутые снасти, на воду, такую нежную к тихой ночи.

— Меня тут много снимали. Ну, на фотик, понимаешь? Летом приезжал один, просил, чтоб я в Москву, сказал, встретит. А я телефон потеряла, дура такая. Сто долларов дал. Что ты молчишь, он просто так дал, ни за что. Даже, говорит, не на билет, а просто — купи себе что-нибудь. А я не поехала сразу, Машка заболела тогда. А телефон потерялся. Кажется, Сашей звали, он художник, ты не знаешь?

— Нет.

Голос ее приближался и отдалялся, прячась за краски заката. Снимать уже не хотелось. Наташа подошла, сбоку заглянула в мрачное Витькино лицо.

— Ревнуешь, — сказала удовлетворенно.

Витька открыл было рот, возмутиться. Но лишь стал паковать камеру в легкий чехол.

— Ты уже все, что ли? Так мало…

— Свет не тот.

Молча шли по кромке воды. Свет уходил, размывался осторожной еще темнотой, как чернилами, пущенными в колбу с прозрачной жидкостью. Краски тускнели, задремывая.

— Далеко ушли, смотри, и маяка не видно — за поворотом.

— Я фонарик взял.

— С одним фонарем неудобно. Придется вот так идти, — Наташа прижалась к его боку, закопала руку под висящую на локте куртку. Витька почувствовал, как плющится о плечо ее грудь. Вспомнил ее слова в комнатках «летом старая кровать была, скрипела». Шел осторожно, думал, как отнестись. Проще бы. И уже сегодня все будет. Замедлил шаги, подумав о джунглях и мерно идущей впереди женщине-змее. Придет ли Ноа, если он сегодня, с этой вот? Наташей.

— Слушай, пора и правда обратно.

…Хихикнула и прижалась крепче. Останавливаясь, поворачивалась, запрокидывала готовно лицо, приоткрывала губы. Лицо с полуприкрытыми веками бледнело, размываясь в сумерках. Витька стоял, неудобно скрутив спину, придерживал ее, обмякающую на руках.

Вокруг стало еще тише. А казалось, уже и невозможно… И вдруг, царапинами по тишине, взрезая ее, послышались мужские далекие голоса, плеск весел, смешки. Спустя маленькое время — мокрый скрежет песка и хлюпанье мелкой воды.

Глаза Наташи открылись. Одной рукой уцепившись за Витьку, напряглась, но почему-то делая вид, что не слышит, потянула его:

— Ну, обратно, так обратно. Пошли тогда скорей, успеем еще телек.

— Подожди, я посмотреть хочу, — Витька отпустил ее руку, шагнул дальше, вытягивая шею — за поворот берега, откуда мужское, рыбацкое.

Но схватила снова, неожиданно цепко:

— Что там смотреть, ну, ставники проверяли, лодку вытащат, двинут в поселок. Машины у них тут. Пойдем!

— Да погоди. Я поснимаю… может.

— Ты ж сказал, свет плохой!

— Ну тогда, просто, посмотрю.

— Ну и иди, — сказала в спину со злым звоном в шепоте.

…Догоню потом. — решил Витька и пошел за поворот, к черным фигурам на песке, вокруг завалившейся на бок вытащенной лодки. Его увидели, замолчали. Лишь один, согнувшись, матерился привычно, выбрасывая на песок снасть. Рядом стоящий подтолкнул в бок. И тот, еще не выпрямившись, сразу смолк.

Стояли неподвижно, смотрели на Витьку. Он подошел, улыбаясь, скрипя подошвами по мокрому песку.

— Привет! — сказал наступившей тишине.

— Кто такой? — отозвался тот, что увидел последним. Был он коренаст и невысок. Темные волосы над маленькими ушами, резко очерченные, почти женские губы: красивое, с крупными чертами лицо. Только в глазах — ночь, что уже наступает. Очень ночные глаза.

— У Колясика с Дашкой на маяке живет. Москвич, — сказал другой, загремел уключиной весла, прилаживая его вдоль борта сложенным плавником.

Коротыш улыбнулся:

— А! Столичный, значит, гость?

Подошел, давя песок сапогами, протянул широкую ладонь.

— Меня Яшей зовут. Сезоним помаленьку.

Тряхнул Витьке руку и обернулся к остальным:

— А я думаю, чего это Наташка из поселка навострилась. А тут — гости не местные!

Послышались смешки. Рыбаки снова занялись лодкой. Один побежал по тропке на обрыв, и там заурчал мотор невидимого автомобиля.

— А где ж сама-то? — спросил Яша, держа лицо собеседника глазами.

— Кто?

— Наташка где? Или один гуляешь сегодня? — и ждал.

— Обратно пошла.

— Ага… — Яша отпустил глазами Витькино лицо, — не соврал, молодец. Здесь у нас не Москва, паря. Все всё знают. Ну, ладно. Угостил бы ухой, да не повезло сегодня, рыбы нет.

Они проводили глазами еще двоих, что волокли по тропке, сгибаясь от тяжести, мокрый мешок, в котором шевелилось.

— Бывай, увидимся. Гуляй тут почаще.

— Д-да… — Витька стоял и смотрел, как Яша легко взбежал по глинистой крутизне. Темнота густела, и только бледное небо рисовало по краю обрыва щетку степной травы.