Тася - [2]

И двух довольно!

Пожалуй, стоп?

Взгляни, как вольно

Шумливый сноп

С копны от ветра

Скользнул в напев

И в лоне метра

Посеял сев!

Уже и всходы

Из глубины

Устремлены

На зов природы.

И такие:

Ох, и сколько ж, сколько строчек,

Черных букв и черных точек!

На веселье? На беду?

Я на строчки Упаду.

Вдоль по строчке

Я пойду,

И в глубь строчки

Я войду.

Я — черная муха,

Муха-воструха,

Срочная,

Точная,

Строчная.

Мне кровь не мила,

Тепла и ала,—

Я ее не пила,

Вовек не пила

И не пью,

Я только воду

Себе в угоду,

Не кровь, а воду

Из милых строчек,

Запустив хоботочек,

Пью.

— Правда, красиво? — спрашивала она.

— А чье это?

— Не скажу! — лукавила она.

— Правда, чье?

— В общем, один человек, а кто, не скажу. Он просил не говорить, что пишет стихи.

Лешке хотелось поразить ее, и он вспомнил, что его отец тоже писал стихи. Когда-то писал. Но как узнать, что он писал?

Вечером он долго допрашивал отца. Как ему казалось, хитро допрашивал. И все же что-то выпытал.

А на следующий день читал ей:

Хрусталь моей любви

Разбился с тонким звоном.

Осколки милые поют,

Звенят во мне.

И снова я пленен

Таинственным законом,

Пою любовь мою

В завороженном сне.

Осколки хрусталя

Мне больно сердце ранят,

Но хрупкость нежную

Люблю я вновь и вновь.

Любовь твоя всю душу мне тиранит,

Но я благословляю ту любовь.

— И все? — спросила она.

— Что все?

— Еще почитай!

Он прочитал еще:

Пусть память светлая

О друге детских лет

Останется в тебе

И будет жить всегда!

Пусть дружба верная,

Как этот мой портрет,

Не затеряется нигде

И никогда!

— Другого мне папа не показал, — извиняясь перед Тасей, сказал Лешка. — Может, он и еще что-то писал. А это, говорит, давным-давно написано. Чушь, говорит, младенческая, и даже сам смеялся, когда читал мне…

— А ты знаешь, очень хорошие стихи, — сказала Тася. — Жалко, что твой папа не стал поэтом.

— Ему просто некогда, — говорил Лешка. — Он же работает…

Лешка сам считал, что писать стихи — дело несерьезное. И то, что сказал отец, — это факт! Но Тася была Тасей. Тася почему-то любила стихи, и, наверно, потому Лешка был счастлив, что и его отец не чужд поэзии.

Они ездили с ней на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, и Лешка таскал Тасю по павильонам, восхищаясь нашими достижениями. Она смотрела, читала, слушала, а потом говорила: «Пойдем, a-а?» И они шли к коровам и свиньям, овцам и лошадям и долго, очень долго стояли там, потому что это ей почему-то нравилось. И еще пруды, где плавала всякая птица и играла рыба, ей тоже нравились. И там она могла торчать часами.

Они вместе ходили в «Колизей» на новый фильм, и Лешка был в восторге и всю обратную дорогу напевал:

Если завтра война,

Если завтра в поход,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек,

Весь советский народ

За любимую Родину встанет.

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч, и суров.

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов…—

а она вдруг сказала: «Это очень плохо, если будет так!..»

Тася жила с женой погибшего брата. Она училась в техникуме и получала стипендию, чему Лешка страшно завидовал. Он знал, что у нее не было родителей, и каждый день после школы прибегал к ней в комнату, и они сидели вдвоем до вечера. До тех пор, пока вернется ее тетя Маша. До тех пор, пока придут с работы его отец и мать.

Тася не была красивой. Они сидели почти молча, Лешка смотрел на нее и без конца трепался. Болтал то есть. Ему очень хотелось быть перед ней умным, и он сыпал что-то в этом роде. Ему, весьма тщедушному, очень хотелось быть сильным, и он говорил что-то на этот счет. Она ему очень нравилась. Первого июня сорок первого года, когда они так сидели, Лешка поцеловал ее. Не в губы, не в щеку, а в плечо — в родинку на плече.

Она не удивилась, не дала ему по физиономии, чего он ждал, а только сказала:

— Зачем? Ведь я скоро выйду замуж…

Он не поверил ее словам.

— Да, за Колю Самохина, из дома напротив. Ты же его знаешь…

Он ничего не знал. Он просто убежал из ее комнаты и много дней бегал от нее. Потом успокоился. В конце концов не одна Тася на свете! И не одну ее он любил!

Двадцать второго июня она сама пришла к ним. Спросила:

— Ты почему не заходишь?

Он зашел.

— Слушай! — сказала она. — Молотов!

Радио передавало:

«Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более…»

Тася молчала.

Лешка не знал, что сказать.

Тасиной тети Маши не было дома. Лешкины родители были дома.

Он побежал к ним:

— Слышали?

— Слышали… И сиди, пожалуйста, дома! — раздраженно сказала мать.

Он сидел, слушал опять и опять радио.

Вновь постучалась Тася:

— Я очень волнуюсь, что нет тети Маши…

— Посиди, Тасенька, с нами, — сказала мать. — Вместе как-то легче…

3

В лесу сумеречно, с утра сумеречно, словно дело идет к вечеру. Висит над лесом осенняя хмарь, туман висит. И все же те, кто считают, что по осенней поре краски тускнеют, неправы.