Ташкент - город хлебный - [5]

— Нет ли хлеба спрятанного?

Нащупал кружку, подумал:

— Хлеб!

Обрадовался и напугался:

— Эх, проснется Мишка! Либо побьет, либо скажет: "как тебе не стыдно? Взял я тебя за хорошего, а ты жуликом заделался".

Держит Сережка Мишкину кружку в мешке, думает:

— А если я не весь съем?

— Все равно грех.

— Чай я не нарошно: есть хочется.

— Бери, если не боишься.

Запутались Сережкины мысли: и взять и не взять. И есть хочется и перед товарищем стыдно.

Подошел тяжелый сон, начал Сережкину голову нагибать, Сережкино тело укачивать.

— Спи!

Долго боролся Сережка с тяжелым сном. Глаза открывал, головой встряхивал, руками судорожно ощупывал кружку в мешке.

— Есть больно хочется…

— Спи! Завтра наешься.

Положил тяжелый сон Сережкину голову около Мишкиных ног, во рту стало тепло и покойно. Ласковый голос сказал:

— Не надо воровать, терпи маленько…

7

К утру подали поезд ташкентский.

Поднялись мужики с сундуками, поднялись бабы с ребятами. Вскинулись мешки на плечи, загремели ведра, чайники, самовары. Выгнулись спины мужицкие, растрепались головы бабьи; мокро под рубашками.

Повалили…

— Стой!

— Чей мешок у тебя?

— Милиция!

Воет баба над пропавшим мешком, машет кулаками мужик.

— Стой!

Оторвался с кожаной лямки сундук.

— Грох!

Полетели два мужика через сундук.

— Грох!

Повалили…

Не река сорвалась в половодье — народушко прет со всех сторон, со всех концов. Из канав вылезли, из-за стен выползли — босые, рваные, дождями промытые, ветрами продутые.

— Не мешай!

Захрупали крыши вагонные под сотнями ног. Заревела темнота предутренняя сотнями голосов. Тяжело дышат мужики, отдуваются. Руки дрожат, ноги дрожат, глаза от страха выворачиваются.

— Не мешай!

Баб подсаживают, сундуки кидают, мешки кидают, ребят на руки бабам кидают. Храпят, задыхаются.

— Не поспеешь!

— Товарищ, товарищ, это баба моя!

— К черту?

— Какое полное право?

— Гони!

— Ива-а-ан!

— Ах, сукины дети!

Тащит Мишка Сережку перепуганного, ныряет под вагонами, стукается головой о колеса

— Скорей!

А двери вагонные высоко. А Мишка с Сережкой не достанут до вагонных дверей, никак не залезешь. И ухватиться не за что.

— Дяденька, подсади!

Воронкой вертятся мужики с бабами, топчут, мнут, к дверям не подпускают.

— Лезь на крышу!

— Чайник где?

— Товарищи, чайник наш!

— Рраз! — по зубам.

— Жулик!

— Бей до смерти!

Обежал Мишка вокруг поезда два раза — никто не подсаживает. Что делать? А мужики верхом садятся на буфера, и бабы верхом садятся. Девки лезут, ноги по-мужичьи раскорячивают. Значит, можно тут. Вскочил Мишка верхом на буфер, кричит:

— Лезь сюда!

А Сережка не влезет.

— Давай подсажу!

— Упаду я тут.

Здорово рассердился Мишка, даже зубы стиснул.

— Крепче держись!

Ухватился Сережка обеими руками за железную шляпку, глаза ничего не видят.

— Раздавит меня тут.

А рядом за стенкой солдат мужиков ругает:

— Марш отсюда!

Задрожал Сережка — ни живой, ни мертвый.

— Батюшки!

Мишка шепчет ему:

— Молчи, молчи, он не видит нас. Не кашляй!

— Руки не держатся.

— Брось говорить!

— Мишенька, миленький, упаду.

Тут Мишка совсем рассердился.

Плюнул под буфер, сказал:

— Падай, я один поеду…

Замолчал Сережка, а солдат Сережкину голову увидал.

— Кто тут?

Влопались.

— Слезай!

Ничего не поделаешь.

Или слезай, или говорить начинай. Мишка вступил в переговоры.

— Это, товарищ красноармеец, мальчишка из нашей деревни со мной едет.

— А ты кто?

— Лопатинский я, Бузулуцкого уезда. Еду за хлебом в Ташкент.

— Показывай документы!

— Пашпорт?

— Я тебе дам пашпорт!

А другой солдат кричит позади:

— Тащи в орта-чеку!

Екнуло Мишкино сердце:

— Достукались!

Сережка — ни живой, ни мертвый.

Схватил солдат его за руку — инда в плече дернуло.

— Сопливые мальчишки! Транспорт только уничтожаете…

Вот тебе раз! Поехали за хлебом в Ташкент, попали в орта-чеку. А орта-чека, не иначе, судить будет. Слыхал Мишка такое слово от мужиков — не больно хвалили. Если солдату сунуть маленько — денег нет. Плакать нарочно — не поверит. И поезд уйдет. Вертится Мишкина голова с разными мыслями ничего не придумаешь. Увидал — Сережка хнычет, на хитрость пустился.

— Чего же ты нюни распустил? Чай, нас не в тюрьму повели. Разберут, откуда мы такие — отпустят.

Потом солдату ласково сказал:

— С нашим братом нельзя иначе. Все мы лезем, куда не надо…

Молчит солдат.

— Товарищ красноармеец, нельзя ли нас двоих пропустить? Мы голодающие.

— Шагай, шагай, завтра поедешь.

Мишка подумал:

— Как его обмануть?

Схватил его за руку, шепчет:

— Товарищ красноармеец, мужик полез.

— Где?

— Вон там, за вагонами сел.

Глядит солдат, а на вагоне две бабы торчат, словно на счастье.

— Стойте тут!

Мишка радостно подхватил:

— Стой, Сережка, стой! Подождем товарища красноармейца некогда ему с нами возиться…

Побежал солдат баб прогонять, а народу кругом — ни души. В самый раз. Поправил Мишка мешок на спине, шепчет Сережке:

— Не кричи! Давай руку!

Сначала позади станции бежали, мимо коровьих хлевушек, в темноте натыкались на навозные кучи. Напугали собаку сонную. Залаяла собака, напугала Сережку. Выбежали около водокачки, нырнули под вагоны в самый хвост. Посидели, дальше поползли. Обнюхал Мишка руки себе, плюнул.

— Кто-то навалил тут, бесова морда! Ты не выпачкался?

— Выпачкался.

— Не хватай меня!

Выглянули наружу — ни одного человека не видно. Что такое? Народ больно далеко шумит.