Тарзанариум Архимеда - [30]

Симон одной рукой зажал рот, чтобы случайным вскриком не сорвать гипнотический сеанс, а кулак второй сжал до побеления пальцев. Как же ловко все получается! Ведь действительно и на Поволжье во время голода они с Нансеном работали, и Харьков посещали, и в Гременце про Элен расспрашивали, и в Судак — район крымского побережья! — приперлись… Но… Но зачем же нужно в таком виде представлять их поездки этому… этим… Тихое бешенство Симона грозило перерасти в громкое.

Окаменевший Ник, очевидно, тоже ощущал нечто подобное. Это было заметно по его заострившемуся лицу и по тому, с каким трудом начала раскачиваться детская панамка. Только вот костяшки пальцев у негров не белеют и нельзя гипнотизерам чувствам поддаваться. Никак нельзя.

Поэтому, пока Тресилов рвущимся голосом Элен умолял Хастона отпустить его… ее… к сыну, Ник попробовал еще глубже опуститься в мутные глубины чекистской памяти.

— Успокойтесь, Петр Васильевич, успокойтесь. Все хорошо. Все идет, как надо. Ведь вы уже отправили Барбикен в Симферополь? Отправили?

— Да. Под конвоем.

Симон представил, сколько сил нужно Хастону, чтобы не сорваться.

— А когда вы про нее узнали? Когда, Петр Васильевич? Расскажите. Ведь вы очень хотите мне обо всем рассказать.

— Если хочешь алычи, то давай сюда кричи! — внезапно взвизгнул Тресилов тонким бабским голосом с татарским акцентом. Даже панамка в руках Хастона вздрогнула. — Если хочешь виноград, рупь отдашь, но будешь рад! Начальник, начальник, покупай виноград! Нигде больше такого не найдешь, от Керчи до Евпатории…

И вдруг — тихий изумленный шелест Элен:

— Петя… Петенька! Трясило! Боже мой, Петя!.. Да как же это… А дядька Василь говорил…

— Гражданка! Гражданочка! Отойдите. Отойдите, я вам говорю! Какой Трясило? Какой дядька Василь? Моя фамилия — Тресилов. Тресилов моя фамилия! Обознались, гражданочка…

— Не может быть! Вы же из Гременца? Я с отцом вашим хорошо знакома была. И вас помню.

— Какой такой Гременец? Первый раз слышу. Никогда там не был, никогда!

Вовкина панамка таки упала на землю.

— Вы устали, Петр Васильевич! Очень устали. Вам хочется спать. Вы засыпаете… Засыпаете…

А Трясило-Тресилов, уже лежа на песке, все продолжал шептать немеющими губами:

— Ч-черт! Вот прокол так прокол! Надо же было на батину знакомую нарваться! Но кто ж знал… Что делать, что делать? Даром я, что ли, выкручивался, как мог, когда узнал, что батя с петлюровцами путался? Даром, что ли, документы подделывал, дрожал, чернила да почерк подбирал? Даром, что ли, Гременец до сих пор десятой дорогой обхожу? Даром, что ли, в дерьме ковырялся и по нему на гору лез? Чтобы это все, да коту под хвост?! Не-е-ет! Меня так просто не возьмешь! Я один, что ли, проколотый? У всех, у всех проколы есть! И у Ленки этой Барсуковой обязательно найду что-нибудь!.. Сгною, заразу! А пацана — в детдом. Чтобы, значит, пока не виделись. Чтобы она про него думала, а про меня забыла, сучка буржуйская!..

В конце концов, лепетание Тресилова стало неразборчивым, и он уснул под развеселым крымским солнцем, так и не выбравшись из своей мрачной, пропахшей известкой, действительности. Хастон нагнулся. Симон думал — за панамкой, но Ник поднял с песка наган чекиста. Увидев лицо друга, Арданьян подскочил к нему и рывком выдернул оружие из мелко дрожащей руки. Размахнулся и бросил его в море. В огромное синее море. Раздался негромкий всплеск, но показалось, что этот, почти неразборчивый звук, что-то сместил в чешуйчато-солнечном пространстве и оно, это пространство, внезапно вспучилось, наполнилось каким-то пронзительным свистом и, разбрасывая в стороны стеклянные брызги, извергло из себя темно-серебристый панцирь морского чудовища, до времени скрывающегося в морских глубинах. Плоский пятиметровый панцирь сглаженной треугольной формы на минуту завис в воздухе и мягко опустился на полосу прибоя. Пришло время второго варианта.

Тресилов зашевелился на песке.

Расплющенная треуголка тантора последний раз свистнула, свист перешел в затихающее жужжание и двигатели смолкли. Недельное пребывание на морском дне невдалеке от Ялты никак не сказалось на состоянии поверхности летательного аппарата и теперь он влажно поблескивал своей, чуждой причудливому нагромождению прибрежных скал, геометрией. Симон вспомнил, что когда тантор зимой двадцать первого прилетел из лесов Карелии, где они его тогда законсервировали, в Кронштадт, то вид у него был еще тот. Впрочем, на летательных способностях аппарата это тоже ни коим образом не отразилось. Склепал его покойный Эндрю надежно. Жалко, что первая модель тантора была несовершенна и Эндрю не смог взять его с собой в Россию. Ах, как бы она ему пригодилась! Вот как сейчас им с Ником.

Симон, натягивая брюки и прыгая на одной ноге, крикнул:

— Тантор, люки!

Мгновенно на плоской поверхности выросло два небольших крылышка открывающейся двухместной кабины. Симон, пинком отбросил назад, попавший под ноги, шампур. Прагматичный Хастон, который уже немного успокоился после беседы с Тресиловым, спросил:

— Как системы?

— Системы в норме. Готов к выполнению задания, — голосом Эндрю ответил тантор.