Тарзанариум Архимеда - [14]

— Там Саша рукопись принес, — вздохнула Лена, расслабившись, но, однако, продолжая прислушиваться к тому, что творилось на улице. — Чтобы ты ознакомился. Я ему рассказала, что ты, вообще-то, по главной профессии — инженер. А корреспондент, это — так, временно.

Барбикен, поколебавшись и настороженно взглянув на входную дверь, подошел к этажерке, положил на нее томик «Тарзана» и осторожно взял в руки пухлую кипу, слегка желтоватой, бумаги.

— Тем, кто будет читать, чтобы строить, — вслух прочитал он на первом листе. — Ну, ну, — иронично усмехнулся, но, по мере быстрого перевертывания страниц, взгляд его делался серьезнее и серьезнее. — Четырехступенчатая ракета… — бормотал Эндрю. — Кислородно-водородное… Шахматное расположение… Параболоидальное сопло… А тут что? Ха, гравитационное поле для торможения!

В конце концов, Барбикен перешел на английскую скороговорку и страницы замелькали еще быстрее.

Наблюдая за мужем, Лена сама заинтересовалась и подошла к нему, на мгновение забыв про стук калитки. Было слышно, как в соседней комнате завозился пьяный Трясило.

— Ну, что? Интересно?

Барбикен поднял на жену слегка ошалевшие глаза.

— Слушай, а этот твой Саша и действительно совсем не дурак. Даже совсем наоборот. Многие этапы мы уже прошли, но…

В это время за их спиной раздался громкий шорох. Подумав, что это окончательно проснулся их захмелевший помощник, Барбикен раздраженно оглянулся, но, охнув, бросил бумаги на этажерку и подскочил к двери, в которую Саша Шаргей втягивал грузное тело, облепленное черной холодной кожанкой. Вдвоем они прислонили мужчину к стене. Кожанка была не только холодной, но и липкой от крови. Шаргей разогнулся:

— Вот… Сознание уже на крыльце потерял.

Эндрю с женой торопливо начали стягивать одежду с безжизненного тела. Саша поддерживал голову мужчины, светлые волосы, которого налипли на высокий и бледный, до белизны, лоб. Рана была, как сказал Шаргей, «поганая». Впрочем, невооруженным глазом было видно, что крови человек потерял много. Лена достала бинты, вскипятила воды, и начала медицинский ритуал. Наблюдая за аккуратными, бережливыми и бережными движениями ее рук, Эндрю понял, что медсестрой на фронте Лена была не из последних.

— Вы знаете его? — спросил Барбикен, обращаясь одновременно и к Лене, и к Шаргею.

Саша молча пожал плечами. Лена бросила короткий взгляд на умиротворенное лицо раненного и сказала:

— Врача ему срочно надо. Пуля, по-моему, в груди застряла.

— Панас это, — раздалось за их спинами. — Начальник комсомоляцкий, что ли. Они в подполе сейчас, а до войны он в депо работал. Как-то рыбалили вместе.

От опухшего Трясила ощутимо несло перегаром. Он, сморщившись, потер грудь и добавил:

— За врачом я сейчас сгоняю. Освежусь немного.

Шаргей бросил быстрый взгляд на Эндрю. Рука Лены на мгновение замерла. Трясило снова поморщился.

— Да бросьте вы. Не нужен он мне. Помирает же человек.

— Врач только в центре, на Сенной, — не поднимая глаз, напомнила Лена.

— Я на станции фельдшера мобилизую. Хватит ему спиртягу жрать. Пусть поработает, — ответил дядька Василь, пытаясь рукой попасть в рукав форменного полушубка.

— Я с вами пойду, Василий Петрович. Может, поднести что помочь.

— Поднести, поднести, — бурчал Трясило, перебрасывая через грудь ремень винтовки. — Знаю, я это «поднести». Не верите… Не доверяете… Может, и вы с нами пойдете, господин Барбикен?

— Может и пойду, — начал было Эндрю, но, встретив косой взгляд Елены, осекся. — Сами справитесь. Чего целой делегацией бегать? Но до калитки провожу.

Когда мужчины вышли из дома, Лена уже заканчивала перевязку. Она наклонила голову, осматривая результаты своей работы, зацепилась взглядом за быстро расползающееся кровавое пятно на груди раненного и тяжело вздохнула. Боже, как ей все надоело! Даже чувства притупились. Лена вспомнила школу медсестер и то, как чуть было не упала в обморок от простого, но едкого, запаха карболки. Выпотрошенные животы, оторванные с мясом руки, кровавое месиво человеческих тел — все это было потом. На Западном фронте. Там она научилась курить, пить разведенный спирт, не замечать крови и работать до изнеможения. Летом семнадцатого скончалась мать. У нее всегда было слабое сердце. Слег отец. Лену отпустили домой, а тут — революция. Разруха полная. Отец, бывший член уездной управы, пришелся не ко двору новой власти, а прошлой зимой подхватил еще и воспаление легких. Где-нибудь в Москве, Питере или, даже — Киеве, его бы спасли. Но здесь… А до Киева она его не довезла. Лена замерзла и вмерзла в свое время. Из центральной части города она перебралась на околицу. Весь прошедший год зима не кончалась для нее. И если бы не Эндрю, вместе с большевиками случайно оказавшийся в Киеве, то…

Лена улыбнулась. Милый, милый Андрюша! Сначала ей было не удобно так называть этого сорокапятилетнего моложавого американца, но потом… Закружило, завертело. Теплый огонек участья оказался пламенем нового, неизведанного еще Леной, чувства. Она отогрелась, оттаяла и, главное, поверила в то, что счастье, все-таки, возможно на этой изнасилованной, изуродованной пытками, а потом расстрелянной, планете. «Странно, — подумала Лена, осторожно проведя ладонью по холодному лбу, лежащего на ее старой шубе, мужчины, — я теперь другой человек. Не Леночка Барсукова, не просто Елена, а Елена Николаевна Барбикен. Словно не фамилию сменила, а естество свое. И у нас будет сын. Маленький Андрюша. Нет, мы назовем его Владимиром. И не потому, что он должен владеть миром, а потому, что он будет жить — обязательно будет! — с ним в ладу». Она приложила руку к животу, но ничего не почувствовала, хотя знала: это случилось. «Нужно, все-таки, Андрею сказать. То-то обрадуется».