Тартар, Лтд. - [17]

— Ты всегда только слушаешь?

— А что зря язык утруждать?

— А поступки?

— Это зачем?

— Чтобы вставляло.

— Где ты набрался этого жаргона?

— У тебя. Я подслушиваю, когда ты разговариваешь по телефону.

— Много узнал интересного?

— Кое-что. Все, кроме главного.

Он съежился и застыл. Теперь он молчал, боясь заплакать. Вой телефона вывел его из этого состояния. Он дернулся, сорвался. Неужели ждал звонка? подумал я.

— Это тебя.

— Я в Китае.

— Он сказал, что ты подойдешь. Что он подобрал правильные биты.

Я прошествовал.

— Здравствуй, Григорий.

— Здравствуй, здравствуй. Мне нужен Кропоткин.

— Он живет в Фурштатской.

— Нет, мне нужны его книжки. Я зайду, если есть. Я буду нежен.

Я продиктовал адрес и прислонился к подвешенному на стене велосипеду.

Через час он явился: длинное кожаное пальто, безумный докторский саквояж, безумные глаза. Боб, задремавший в кресле, поднял голову.

Саквояж полетел в угол, пальто — на диван. Обнаружившийся под пальто белый свитер был закапан чем-то, приблизительно напоминающим портвейн.

— Миленько у тебя. Ого, вид из окон. Прикольный глобус. Столько книг, ты все прочел? Помогло? Приветик. — Последнее слово он произнес, наткнувшись на кресло и замершего в нем Боба.

— И тебе привет.

Я посмотрел на глобус, зиявший дырой Тихого океана, на переплеты как попало сваленных в углу лейпцигских изданий, на диван, на ковер которого некоторые посетители время от времени норовили сблевнуть. Я любил мое бедное жилище, но, боюсь, моим вещам порою приходила мысль, что любовь может быть более деятельной.

— Давай Кропоткина.

— Что именно тебе надо?

— Что-нибудь программное и потоньше.

Я выволок ему «Этику». Он посмотрел с ужасом, но упаковал книгу в свой саквояж.

— Тебя нигде не видно, — сказал он, усаживаясь.

— Устал.

— То есть пьешь дома?

Я проследил направление его взгляда.

— Накатишь?

— А кола у тебя есть?

Я только плечами пожал.

— Как ты живешь? Я бы так не смог.

— Я бы тоже не смог прожить твою жизнь, — сказал я, доставая посуду. — Аксессуары. — Я наполнил. — Статисты.

— А зачем тебе жить мою жизнь?

— Вот ты и ответил.

Григорий покрутился на диване.

— Какой ты душный, когда трезвый. Ты знаешь, что о тебе сказала Крис?

— Воображаю.

— А вот нет. Она сказала, ты умный, но потерявшийся.

Да, заблудился в трех бутылках.

— Ты пей, Гришенька, — сказал я. — А о плохом не думай.

— Насчет плохого, — сказал он. — Она к тебе зайдет книжки посмотреть. Можно? Заручившись моим согласием, он очень быстро исчез. Я перенес свое внимание на Боба. Мальчик молчал, смотрел в сторону.

— Что скажешь?

— Он нехороший. Злой.

— Фу! Будь же объективен.

— Любит только себя.

— Согласись, есть за что.

— Пользуется тобой.

— Разве я против?

Боб старательно ковырял обивку кресла.

— Ты от него так обезумел?

— Был ли я нормальным?

— Ты был спокойнее. Интересовался людьми.

— Возможно, эти люди уже исчерпаны?

До меня дошло, что я обсуждаю с подростком свои проблемы, но я упорно продолжил.

— Да, — сказал я. — Ладно. Меня зацепило. Повело. Не тебе, конечно, судить, но пусть. Я ничего вокруг не вижу, и никто мне не нужен, а этот базар меня не прикалывает. Отстань.

— Да что ты нашел в этом кривляке?

— Свитер, — ответил я честно. — Руки. Манеру пить. Взгляд. Глаза, которые смотрят в душу.

— Это твои глаза смотрят в душу.

Он поднялся. Пересек комнату. Встал рядом со мной. Мне достаточно было протянуть руку.

— Боб, — сказал я, — иди-ка ты сначала подмойся.

Как он дернулся, бедный. Зря я его привадил.

Размышления о всяких разных отвлеченностях вгоняют в такую тоску. Размышления о насущном действуют, как снотворное: сразу хочется лечь и забыться. Не вечным, но сном, и чтобы хоть что-то приснилось. Нужно больше доверять своим ощущениям, они надежны. Мысль — как муха: сейчас на потолке, а через минуту — в тарелке с супом. И хорошо, если это не твоя тарелка.

Вращая в голове этот бред, я повернул за угол. Повернув, я натолкнулся на выходящего из булочной Аристотеля. Я поздоровался. Аристотель пристально на меня посмотрел и взял под руку.

— Мой милый, — сказал он, увлекая меня за собою, — нам следует незамедлительно поговорить о некоторых важных вещах, в том числе — одном, не скажу, что лестном, но многообещающем предложении.

Я покорно потрусил рядом.

Маленький, седенький, сухонький, в старом пальто, без перчаток, с каким-то новым выражением бесцветного старческого взгляда, Аристотель почти испугал меня. Из хозяйственной сумки торчали пакеты с молоком и край батона. Папа никогда не ходил по магазинам.

— Фрау Эмилия нездорова?

— Да, — сказал Аристотель сдержанно. — Она приболела. Будь добр, зайдем по дороге в аптеку.

Я кивнул.

Аристотель покашливал, крепко меня придерживая. Грустный, злой — нет, он был какой-то уничтоженный. Наконец он решился.

— Ты забросил свои занятия.

Я кивнул.

— Ты не заботишься о своем здоровье.

Я кивнул.

— Ты не бережешь свою репутацию.

Я удивился, но кивнул.

— Ты завел сомнительные знакомства.

Я хмыкнул.

— Все это в своей совокупности, — заключил папа, в очень недолгом времени приведет тебя в большую беду.

— Я уже в беде, — сказал я. — Не знаю, насколько она велика. Смотря с чем соизмерить.

— Я могу помочь, — папа кашлянул, глядя под ноги. — У меня есть связи, мне предлагали, — он поперхнулся, — тебе предлагают место в Акадэме.