Тартак - [43]

Лес кончился, выехали на лог, будто из пуни во двор. Стало еще светлее и холоднее.

— Не отставать... Погоняйте... Издали все видно... Как на ладо­ни... — скомандовал Махорка тихо и хрипло.

Алеша схватил вожжи, но ни Боганчик, ни Панок не погнали коней. Оглянувшись, Алеша увидел, что Наста только что выехала из лесу.

Позади раздался выстрел, затем начали стрелять часто, будто в пу­стые телеги сыпали из мешков картошку.

— Не отставать!.. Не надо было давать Буланчику пить. Напился, наверно, в Бродку из лужи... Намаешься теперь.— Махорка соскочил с телеги с вожжами в руках и все время оглядывался назад.

Буланчик с трудом переставлял ноги; слышно было, как Наста сте­гает его мокрыми вожжами, когда он хватает на ходу траву.

Сбоку, где-то у Панковой телеги, крикнул вспугнутый коростель. Закрякала вдали дикая утка, звала утят — вела их в Бродок, там, где не переставая качалась под ветром лоза. За лозняком в тростнике стоял аист и, вытянув шею, смотрел на людей и на подводы, насторожившись, готовый вот-вот взлететь.

Вдоль дороги росла белая мятлица и крапива, высокая, по самый воз, и росой смачивала мешки. На крапиве лежали птичьи перья, на­мокли, прилипли к листу.

Над лесом и вдоль дороги висел туман. Квакали где-то лягушки; курлыкал дикий голубь — сзади, на Бродку, в той стороне, где недавно стреляли. Каркали вороны редко и тихо — в тумане их не было видно. Откуда-то нагнало торфяную гарь. Наверно, ее принесло с туманом — недалеко где-то горел лес. Потом запахло травой, сухой, теплой и све­жей, точно печеным хлебом.

Небо на востоке стало желтым, только вверху было голубое, как днем. Впереди над дорогой зарделся лес, и в том месте на небо набежа­ли розовые тучки. Из-за елей показался краешек солнца, тусклый, как молодой месяц; солнце светило сквозь туман, будто сквозь желтую пря­жу. Пряжа вздрагивает и вздрагивает, будто ее, перепутанную, кто-то поправляет рукой.

Потом широкое, сплюснутое солнце оторвалось от земли и стало дрожать и переливаться, как раскаленное железо, когда его вынут из горна. Исчезли красные тучки, словно сгорели. Ели сделались острыми, как пики.

Впереди ничего не стало видно — слепило солнце. Над логом пополз туман. Сквозь него видны были красные стебли щавеля — казалось, и травы другой в логу не было, только щавель.

Над Боганчиковой телегой пролетела дикая утка — медленно, еле несла тяжелый зоб, выставив вперед клюв и взмахивая крыльями. Ка­залось, вот-вот упадет и ударится о землю.

В тальнике кричал коростель. Где-то снова глухо каркали вороны, как осенью за гумнами.

Солнце вдруг побелело; на него легли, вытянувшись, черные обла­ка. Изо рта шел пар и висел над телегой. Высоко поднялся туман и ры­жими полосами прикрыл лес.

Алешину телегу догнал Буланчик; вытянув шею и звякая удилами, доставал из-под мешка горошек. Из-под черной гривы смотрели большие блестящие глаза. Рядом с телегой шла Наста. Щеки у Насты были крас­ные, разгорелись, как возле печи; она вытирала краем белого платка лоб; наверно, упарилась, погоняя Буланчика.

Алеше показалось, что на возу потеплело. Запахло сухим сеном. За­хотелось картофельных блинов, что каждое утро пекла мать, вставая как раз в это время.

Дорога сузилась, вошла в густой сосновый лес. Он, похоже, тянулся за Пунище, где-то там начинался Палик. От Дальвы до Палика далеко. Из Дальвы туда редко ходили.

В колеях пересыпался песок, сухой, желтый и глубокий; в нем скры­вались колеса, и конь шел с трудом. Ехали медленно.

Мужики соскочили с возов и шли рядом с Боганчиковой телегой. Впереди шагал Махорка. Спрыгнул и Янук. Не было слышно Насты — опять отстала.

За рекой вдруг загудело, тяжело, с надрывом, будто в гору шли леспромхозовские машины с гружеными прицепами.

Алеша почувствовал, как у него застучали зубы и задрожало все внутри. Так у него тряслось внутри, когда сгоняли вчера всех к Махор- киному двору. Алеше показалось, что он увидел над соснами пыль, бе­лую, редкую, еле заметную. Он хотел соскочить с мешков и подбежать к мужикам. Но пыли над сосняком больше не было, и Алеша подумал, что это ему в самом деле показалось.

Поднявшееся солнце било в глаза, и от него все было желтое: и мешки на телегах, и песок у коня под ногами, и мох на земле в сосняке. Где-то над самой головой застучал дятел в сухостоину — сильно, будто стрелял. Над дорогой запорхали синицы.

Потом снова за сосняком загудели машины. Алеша увидел, как остановились мужики, потом пошли кучкой — быстро, будто куда-то спешили.

Подводы спускались с горы, и конь ступал легче, не напрягаясь.

Над сосняком опять закурилась белая пыль. Где-то там забряцало, будто задвижкой в сенях.

Замолчал дятел — улетел.

— Мужики!.. Немцы!..— закричала вдруг Наста во весь голос. Она была на самой горе.

Алеше показалось, что это закричала во дворе мать.

12

Сначала Алеша увидел коротенький автомат, наставленный ему прямо в грудь близко, рукой подать. Черная краска на автомате была стерта, и железо блестело как раз там, где его обхватила большая, крас­ная, с толстыми пальцами рука. Автомат повернулся дулом в сторону и ткнул Алешу в ребра.

Немец был высокий, весь в сером, как паук. И на голове у него лежала широкая серая пилотка, сдвинутая на самый лоб. Он снова тол­кнул Алешу сильно, будто хотел проткнуть. Надо было идти вперед.