Тарковские. Осколки зеркала - [99]

Прошло много лет, и вот я в папином родном городе, куда ему так хотелось поехать вместе со мной. Его желанию не пришлось осуществиться, и теперь я одна хожу по улицам папиного детства – Большая Перспективная, Дворцовая, Александровская… Улицы то поднимаются вверх, то сбегают вниз, к Ингулу, теперь уже совсем обмелевшему.

Есть город, на реке стоит,

Но рыбы нет в реке,

И нищий дремлет на мосту

С тарелочкой в руке…

Разве это не чудо – проходить вдоль домов, мимо которых папа ходил в гимназию, открывать двери, к которым прикасалась его рука, встречаться с людьми, знавшими его совсем молодым.

Я иду по Карабинерной улице (папе, наверное, тоже нравилось это название) к Ирине Михайловне Бошняк, в уютный дом, сохранивший обстановку прежних лет.

Ирина Михайловна – подруга папиной молодости. У нее по-детски круглое наивное лицо и блестящие молодые глаза. Она очень стара, но жива и общительна. Вряд ли она помнит, что было с ней вчера, но о событиях семидесятилетней давности рассказывает так, как будто они случились на днях.

Она говорит, и темноватая комната, заставленная роялем и мебелью красного дерева, заполняется призрачными фигурами из прошлого.

Вот старший брат папиных друзей, Татьяны и Юры Никитиных, по имени Фавст, сидит в углу с иронической улыбкой. Вот нараспев, как настоящий поэт, читает стихи Миша Хороманский, уехавший в Польшу и ставший там известным литератором. А вот Лютик, Ипполит, брат Ирины Михайловны, с таким же круглым лицом и с густыми, как у их отца, бровями.

Возникает фигура старого человека в опрятном сюртуке. Лицо его как трагическая маска, глаза закрыты, он слеп. Ему предложили сесть в кресло. Рядом стоит стройный темноволосый юноша с тонким, красивым лицом. Это папа, он привел к Бошнякам своего отца. Уже случилась революция, но в гостеприимном доме всё еще собираются на музыкальные вечера.

В самое опасное время хозяин квартиры спасся из города и укрылся на хуторе немца-колониста. Не выдержав долгой разлуки с семьей, Михаил Николаевич Бошняк вернулся в Елисаветград на повозке, запряженной верблюдом. Прохожие с удивлением смотрели на надменное животное, и никто не обратил внимания на Бошняка, в крестьянской одежде сидевшего на повозке.

А вот и герой папиного стихотворения – Михаил Петрович Медем, фон Медем, владелец волостного села Витязевка, немецкий барон и русский патриот. Он был предводителем дворянства в Елисаветграде и дружил с отцом Ирины Михайловны.

Медем действительно высочайшего роста и добр, как ребенок. Он никогда не был женат, и хозяйство его вела экономка, преданно служившая ему до конца дней.

После революции Медем остался в городе, и от преследования советских властей его спасло то, что он сразу записался на бирже артистов как художник-музыкант. В свое время он учился в консерватории в Одессе и теперь дает уроки музыки, чтобы заработать на жизнь. Однако зарабатывал он немного, потому что половине своих учеников давал уроки бесплатно.

Медем – превосходный музыкант и блестящий исполнитель. Рука у него широкая, берет полторы октавы. Великолепная техника его игры сочеталась с необыкновенным лиризмом. Он исполнял многих композиторов, но особенно выделял Рахманинова и был его страстным популяризатором.

В двадцатых годах в Зиновьевск прибыл с гастролями знаменитый тогда пианист Симон Барер. Он был настоящий виртуоз, но многие находили его игру бездушной. Вот он за инструментом, во фраке, с белоснежной бабочкой и в лакированных штиблетах.

– Это машина, – говорит мне тихо Ирина Николаевна. И добавляет: – А Михаил Петрович играл задушевно.

И, клубясь в басах, летела свора,

Шла охота в путаном лесу,

Голоса охотничьего хора

За ручьем качались на весу.

……………………………………………..

И еще не догадавшись, где я,

Из лесу не выбравшись еще,

Я урок ему играл, робея:

Медем клал мне руку на плечо.

Папа и астрономия

В 1951 году папа купил половину дома в поселке Голицыно. В Москве ему жить было невозможно: квартира в Варсонофьевском переулке, принадлежавшая какое-то время Татьяне Алексеевне, куда переехал папа, обменявшись с бывшим ее мужем, находилась в мансарде шестиэтажного дома. Ходить туда приходилось по узкой черной лестнице. У Голицына, по мнению Татьяны Алексеевны, была масса преимуществ: всего сорок километров от Москвы, «чудный воздух» и, самое главное, наличие совсем рядом Дома творчества писателей, где можно было брать питание. (Она не умела и не любила готовить.)

Года два ушло на то, чтобы купленную часть дома, бывшую сапожную мастерскую, превратить в жилое помещение. Татьяна Алексеевна понимала, что путь к сердцу мужчины лежит если не через желудок, то через комфорт, и с энергией взялась за дело. В доме появились водопровод и центральное отопление, а также ванна, телефон и даже камин, вещь по советским скромным временам небывалая. Площадь папиного дома была небольшой, за стеной его спальни-кабинета-библиотеки находилась комнатка Алеши, который учился в местной школе, расположенной неподалеку. Папу радовало, что есть чердачное помещение, где можно было устроить обсерваторию.

Как началось его увлечение астрономией? Знаю, что звездное небо интересовало папу с раннего детства, но все-таки что явилось импульсом к его увлечению пятидесятых годов? Может быть, когда-нибудь я найду ответ на этот вопрос, сейчас могу сказать только, что если папа начинал чем-либо заниматься, то делал это со всей страстью своей души.