Тараканьи бега - [40]

Так, больной принял решение: хватить залпом, но не теперь. Оказывается, геройский Изверг умеет трусить не хуже любого нормального человека…

…Лихо прошагать в рубку строем студентам не удалось. Во-первых, новоприбывшие долболомы начали выписывать вокруг юной Халэпы замысловатые петли-кренделя и мигом превратили колонну из трёх человек в толпу из пяти. А во-вторых, подпакостил Чин. Верней даже не сам он, а его запоздалая (вот уж чушь, что лучше поздно, чем никогда!) реакция на ночные события.

Чаще всего именно так это и бывает. Вдруг. Когда уже вроде как всё давно позади. Казалось бы, только что втихомолку и чуть ли не свысока сочувствовал Изверовской оробелости, а мигом позже сам… нет, не понял – понимал-то он это и раньше – а именно осознал, что вот если бы только самую чуть лишнюю они с Виктором Борисычем проканителились, или если бы «Вервольф» малость пораньше начал изгаляться с деструкторами, или если бы случилось еще хоть одно какое-нибудь из доброго полдесятка прочих возможных «если»… то…

Это было противно. И стыдно. Дрянной ознобливый пот по всему телу, колени словно бы обезкостели – пришлось цепляться за стену, пережидать миг-другой, а потом догонять остальных, едва ли не руками переставляя дрожащие ноги…

К счастью, на него не обращали внимания. Стеснённые нешаблонностью своих отношений Изверг и уполномоченный караван-командор сосредоточенно шарахались от уставного официоза к совершенно партикулярной фамильярности и обратно, долболомы были всецело поглощены Леночкой, Леночка – нежданным обилием ухажеров, а Виталий – ревностью и страхом перед высочайшей инспекцией.

* * *

В рубке оказалось празднично.

Мягкая желтизна беззаботного летнего предвечерья лилась из полускрытых обивкой стенных плафонов; аметистовыми, изумрудными, аквамариновыми огоньками мерцала-переливалась иллюминация мнемосхем на проснувшемся Главном Пульте; и Главный Экран тоже проснулся, сгинул, подменил себя чёрной бархатной пропастью, росным несметьем звёзд, и там, в этой пропасти, среди чистого этого несметья горел сотканный из радужной паутины рельефографа стремительный абрис полуптицы-полустрелы – дрейфующего спейсрейдера…

Практиканты, едва войдя, так и позастывали, таращась на всё это великолепие. Ответственный уполномоченный тоже явно опешил. Даже уполномоченские громилы отвлеклись от Лениного воротничка – кажется, оба служивых долболома, как и студенты, впервые видели активированный «человеческий» пульт.

– «Мотра» прощается со мной, Гарви, – тихонько сказал Изверов. – Какое бы решение ты ни привёз, нам с линкором пора прощаться.

Караван-командор Клоздгейт промямлил нечто малоразборчивое и старательно закашлялся. Затем достал платок и тщательно промокнул губы. А затем повернулся к практикантам:

– Ну, кто же будет демонстрировать вашу работу? Наверное, вы? – доброжелательный взгляд высокого гостя упёрся в Виталия. – Господин Белоножко, если не ошибаюсь? Староста и лучший студент?

– Лучший только на курсе, с вашего позволения, – уточнил объективный Виталий, щелкая каблуками.

– Именно это я и подразумевал, – слегка приподнял бровь Клоздгейт. – Ну, прошу за компьютер.

Виталий Белоножко опять щёлкнул каблуками, сделал лихое «кру-гом» (настолько лихое, что едва не потерял равновесие)…

– Учитесь, студиозы! – подал вдруг голос Изверг. – Господин караван-командор с предельной ответственностью подходит ко всему, даже к мелкому попутному поручению. Обратите внимание: я вот грешным делом позабыл вас ему представить, а господин караван-командор знает всех в лицо, знает, кто староста, кто лучший на курсе… Ответственность, обстоятельность, предусмотрительность… отсутствие небрежения мелочами – вот что привело господина Клоздгейта к командорским шевронам. Пример, подражанья достойный.

Чин-чин мельком взглянул на экс-Клозета. Тот пребывал в изрядном смущении – только что пол не ковырял носком полированного своего ботинка. Наверное, господину уполномоченному тоже показалось, что Изверговскому восхищению не достает какой-то малости. Ничтожной маленькой малости, без которой восхищение именно восхищением-то и не кажется.

Между тем Виталий угнездился перед чиф-компом. Дисплейный экран порос дебрями каталогов; курсор, для разнообразия прикинувшийся бабочкой, грациозно перепорхнул с ветки на ветку, и взорам зрителей предстала заставка студенческой курсовой. Ох, как она была хороша, эта заставка! На осенне-золотом фоне надпись, словно бы изваянная из гранита, сообщала на англосе, что программа-де разработана студентами имярек ради таких-то и таких-то целей да надобностей; а секунд через надцать золото с плавной неуловимостью преобразовывалось в бересту, гранит – в кружево, англос – в русский; и всё это под органный гул, наяривающий то «Зэ глори оф спэйс», то оранжированную под Баха калинку-малинку…

– ЗдОрово, – вякнул кто-то из Клоздгэйтовских громил, подобострастно косясь на Леночку.

Время шло. Орган наяривал. Надпись с размеренностью маятника качалась между двумя языками. Уши Виталия неотвратимо наливались багрянцем.

– Полагаю, на этом возможности вашей программы не исчерпываются? – осторожно спросил караван-командор.