Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - [26]

– Тшш!

Глеб прислушался. Все было тихо. Схватка длилась самое большее несколько секунд. Внизу не успели услышать возни. Убедившись в этом, Бейбарсов хладнокровно поднял голову упыря, почти мгновенно успевшую превратиться в череп, и нежно провел пальцем по опустевшим глазницам.

– Лет двести – двести пятьдесят было дядечке, а все трудился и трудился! Аксакал, однако! – сказал он цинично.

Не выпуская череп, Бейбарсов наклонился и толкнул ногой что-то скатившееся вниз. Ванька разглядел короткое полукруглое лезвие односторонней заточки. Нечто среднее между ножом и кастетом.

– Не хочешь взять на память? – предложил Глеб.

– С какой радости?

– Ну как? Я бы взял. Им он тебя и подрезал! – пояснил Бейбарсов.

– Подрезал кого? Меня? – удивился Ванька.

Сгоряча ему показалось, что упырь так и не достал его ни разу. О чем-то вспомнив, он провел тыльной стороной руки по лбу. Затихшая было узкая боль вновь обожгла его. На запястье остался липкий след.

– Он пытался ослепить тебя первым же ударом, но взял чуть выше, – пояснил Бейбарсов и тотчас, не удержавшись, добавил: – А жаль, повязка на глазу смотрелась бы романтично. Моей Лизон нравились такие типажи. Глядишь, и нам не пришлось бы убивать друг друга.

– Вот и сидел бы со своей Лизон! – резко сказал Ванька.

– Не могу. Лиза при всех своих несомненных плюсах очень агрессивная дама. Причем атакует она очень коварно – сверхзаботой. По мне уж лучше бы кирпичом.

– Сверхзабота – это как?

– Сверхзабота – это такая установка профессиональной страдалицы, когда все по умолчанию потомственные свиньи, а ты одна дюймовочка с голубыми глазами. Даже не знаю, какой тебе пример привести… Ну, скажем, попросят ее знакомые два часа с больным ребенком дома посидеть. Она за это время неотложку вызовет, ребенка в клинический госпиталь уложит и насчет операции на носовой перегородке договорится, хотя у него обычный насморк. Опять она вроде бы всех облагодетельствовала – и вновь ей никто спасибо не говорит.

– Но она же хотела как лучше! – горячо сказал Ванька.

– В том-то и беда, – кивнул Глеб.

Рассуждая о Лизон, Бейбарсов не забывал быстро спускаться, держа наготове бамбуковую трость и настороженно вглядываясь в каждую нишу, достаточную для того, чтобы в ней спрятаться.

Зыбкая сырость забиралась Ваньке в рукава. Тангро, не любивший сырости, шевелился под свитером.

– Холодно здесь, – сказал Ванька.

– Разумеется. Когда ты уже умер – приходится думать о сохранности кожи, – пояснил Глеб мрачно.

Лестница в подвал была деревянной и неожиданно длинной. Рассохшееся дерево стреляло и скрипело от каждого шага Бейбарсова. Под Ванькой ступеньки, напротив, почти не издавали никакого звука.

– Как ты ухитряешься не скрипеть? Весишь ты примерно столько же, но шума от тебя раза в три меньше, – шепнул Глеб удивленно.

Ванька не стал говорить, что жизнь в чаще приучает к тишине и осторожности. Шумные в лесу долго не живут.

– Нашел на чердаке в сторожке брошюрку для партизан. Пожелтевшая такая, толковая. Чтобы производить меньше шума, по рыхлой земле или пашне надо идти, наступая пяткой. По твердому грунту или грунту с камнями – носком. По траве – равномерно всей стопой.

– А по деревянным ступенькам?

– Про деревянные ступеньки там ничего нет. Это я вычислил уже опытно. Тоже всей стопой, но когда наступишь, не перемещать центр тяжести ни назад, ни вперед. Так скрипа меньше.

– Стиль буратинки? – серьезно уточнил Глеб.

– Все лучше, чем стиль пустого ведра, которое волокут за собой на веревке, – ответил Ванька.

Бейбарсов не стал спорить. Он уже остановился у низкой железной двери, в которую можно было войти лишь пригнувшись. С другой стороны доносился гул голосов. Прямо на металле прыгали белые буквы из баллончика. Поспешные буквы, разной величины:

«ПреЖде чЕм воЙти – пОдУмАй: а оНо теБе нАдо?»

– Люблю здоровый упырский юмор! – сказал Ванька.

Не поворачиваясь, он почувствовал, что Глеб наклонил голову и внимательно посмотрел на него.

– Ты еще не раздумал отдать мне Таню? – послышался из полутьмы его вкрадчивый голос.

Вместо ответа Ванька решительно вытер перстень о рукав свитера. Сухие перстни лучше выбрасывают искры.

– Ну на нет и суда нет! – сказал Бейбарсов, пинком открывая дверь. – Ребята, мы на дискотеку! – с вызовом объявил он.

Ванька, ворвавшийся в подвал следом за Бейбарсовым, прищурился от неожиданно яркого голубоватого света, бившего из стоящей на столе высокой стеклянной лампы. Прямо перед ними буквой Т вытянулся длинный дощатый стол, за которым помещалось около трех десятков упырей.

Посреди стола стоял длинный, недавно выкопанный гроб со следами глины на обитых тканью стенках. Крышка гроба была еще заколочена, и потому сложно сказать, готовились ли упыри к торжественному обеду или принимали в свои ряды нового члена.

На самом почетном месте стола, там, где встречались две перекладины буквы Т, сидел костистый лысый упырь. Когда дверь распахнулась, он ломко, в два приема встал и, почти касаясь потолка маленькой, похожей на набалдашник трости головой, уставился на Ваньку.

Верхняя синяя губа медленно поползла к носу. Ваньку, помнится, остро поразило, что зубы у упыря были мелкие, желтые, обломанные, за исключением двух глазных, крупных и белых, медленно выползавших из стершихся челюстей. Из мертвых красных глаз смотрела на Ваньку взбесившаяся пустота.