Танковые рейды - [24]

Чтоб не привлекать внимания противника, оборонительные работы производили ночью. Днем в небе по-прежнему свирепствовали «мессершмитты», «юнкерсы» и «хейнкели». Чуточку стало веселее на душе, когда навстречу им устремились наши «яки» и «миги». Помню, на КП у меня вдруг раздался телефонный звонок:

— Здорово, сосед. У тебя «на кухне» случайно рации свободной нет? Хочу, понимаешь, с небом связаться, поприветствовать наших летунов, давненько не видали их… Как кто говорит? Не узнал соседа? Подполковник Добровольский, это… тьфу, Шестнадцатый я, совсем забыл.

— Вот погоди, Шестнадцатый, услышит Первый, он тебе всыплет «рацию»!

Первый, командир дивизии Акименко, действительно вскоре приехал. Он частенько наезжал в полки ко мне и к Фиалке, стремясь, видимо, получить доказательства, «кумекаем» ли мы, бывшие штабисты, в боевых делах.

— Кумекаете, — удовлетворенно констатировал он, приехав в последний раз.

Уходя, не отказал себе в удовольствии прибавить:

— Надеюсь, сейчас, Бабаджанян, ты не обижен на наш лексикон? Окопники мы, — закончил он как ни в чем не бывало.

— «Окопники» — это он для красного словца, — сказал Пивоваров после ухода Акименко. — Ты не верь в эту грубость, показная она у него. Знаешь, есть такие люди: им кажется, что мужество и мужиковатость — тождество. На самом деле я-то Акименко понял, он душой болеет за тебя, за меня, за всех. Это такой…

Пивоваров понял. Он мастер был понимать, я — нет. Но, наверное, потому именно он был комиссаром, а я строевым командиром. И учился у него постижению этой науки понимать, понимать человека. Без ложной скромности скажу, что, наверное, политработники потому и дружили со мной, что замечали мое прилежание в постижении этой науки.

В конце августа, когда готовился контрудар под Ельней, передавая нашему полку, подкрепленному еще одним батальоном, приказ временно перейти в распоряжение соседей, 102-й танковой дивизии, полковник Акименко в завершение обронил: «Возвращайтесь со славой, без славы мы вас назад не примем».

Наутро мы с комиссаром Пивоваровым прибыли в распоряжение командира 102-й полковника И. Д. Илларионова. Сверив наши карты, вычертив красную стрелку и твердо заострив ее конец, командир 102-й отшвырнул карандаш.

— Наступать не-мед-лен-но… Ясно?

— Ясно. Но разрешите доложить: немедленно не могу.

— Это еще что такое?! — грозно переспросил комдив.

— Полк на марше — в пятнадцати-двадцати километрах от переднего края. Для выхода на рубеж требуется не менее четырех-пяти часов.

— Майор, вы плохо начинаете, каково кончите?

Обратился к начальнику штаба:

— Полк усилить танковым батальоном, четырьмя артдивизионами.

Повернулся вновь ко мне:

— Марш сократить вдвое.

Снова повернулся к кому-то:

— Начальник разведки! Проверить точность выполнения приказа. Все свободны. Выполняйте приказ!

Легко сказать: выполняйте приказ. Люди прибудут еле живые после такой бешеной гонки и не успеют даже поесть.

Мы шли с Пивоваровым, угрюмо опустив голову. Нас нагнал начальник разведки, которому был поручен контроль за нами. Чувствуя крайнюю неловкость от поставленной ему задачи, этот майор, как бы извиняясь за своего начальника, произнес:

— Вы, товарищи… не очень огорчайтесь. Мы в штабе к нему уже приладились. Наш командир строгий, но храбр до дерзости, и обстановка сложная. Начальник штаба дал мне распоряжение сделать все, чтоб неоправданных действий не было. Не беспокойтесь, — смущенно улыбаясь, закончил он, — я буду информировать начальство соответственно.

Мы с Пивоваровым молча пожали руку нашему новоявленному другу.

Наступление мы подготовили тщательно. В намеченный час артиллерия, танки, пулеметы открыли ураганный огонь по огневым точкам противника. Затем рванулась в наступление наша пехота, теперь уже легко преодолевая слабенькое сопротивление редких сохранившихся огневых точек врага. А затем ринулись вперед те восемь танков, которые придал нам комдив 102-й. Но после той подготовки, что мы провели, восемь КВ — уже серьезная сила.

Оборона противника прорвана, советские войска ворвались и полностью закрепились в городе Ельня.

— Молодец, победителей не судят, — сказал, отпуская мои «грехи», прибывший сюда командир 102-й полковник И. Д. Илларионов.

Всегда был мне не по душе этот афоризм древних. И кажется, не я первый беру на себя смелость опровергать его. Победителей судят. Судят дважды: современники — однополчане тех, кто полег; история, которая в назидание тем, для которых цель оправдывает средства, сохранила воспоминания о пирровой победе. Но первый суд, суд однополчан, может быть, самый суровый, ибо он требует ответа за человеческие жизни. Тот, кому они доверены, имеет право рисковать и жертвовать ими гораздо меньше, чем своей собственной. И потому обязан всегда, и при всех обстоятельствах, и во имя любой цели руководствоваться единственной мыслью: а все ли я сделал, чтобы избежать этих жертв? Мне, военному, кажется, что это непреложное требование, ибо оно вытекает из нашей, коммунистической морали.

Под Ельней советскими войсками была проведена одна из первых успешных наступательных операций и враг понес чувствительные потери. Немцы вынуждены были отвести отсюда ослабленные две танковые, одну моторизованную и семь пехотных дивизий.