Танкисты - [2]

Лейтенант встрепенулся и бодро закричал, приоткрыв дверцу:

— Эй, сапер, что за места здесь?

Боец из дорожной службы замотал головой, явно не поняв вопроса.

— Никто не знает ни черта, — грустно сказал лейтенант, — глушь какая-то! Едем-едем, наверно, уже двести километров проехали, ни жильем, ни передовой не пахнет. Странно даже как-то.

Машину тряхнуло, и лейтенант стукнулся головой о лобовое стекло. Удар смягчила шапка.

— Поосторожней, Прохоров, — поправляя шапку, сказал лейтенант.

Но тут машина скособочилась, переднее правое колесо сорвалось с деревянного покрытия и повисло над краем болота.

Прохоров резко затормозил, лейтенант еще раз ткнулся шапкой в стекло.

— Соскочило, проклятое!

Треск лопающихся бревен и рев моторов внезапно затих — встала вся колонна.

— Эй, боец, — закричал Прохоров, вновь увидев сапера, — подсунь под колесо что-нибудь!

Тот подошел к машине, но только постучал лопатой по колесу и отошел молча.

— Товарищ лейтенант, сойдите, будьте добреньки, а то мы пропадем совсем.

Лейтенант, пригревшийся в кабине, нехотя вылез на дорогу, обошел грузовик сзади и почти наткнулся на бампер «виллиса». Не сразу за исхлестанным грязью ветровым стеклом разглядел папаху, но услышал голос:

— А ну-ка, молодец, иди сюда.

Теперь он отчетливо увидел генерала, приложил ладонь к шапке и довольно бойко доложил:

— Лейтенант Боев сопровождает машину с грузом.

— Что за груз?

— Подарки, товарищ генерал. К Новому году. Из Калинина. — И потом добавил: — От трудящихся.

— Почему за машиной не следишь? — Генерал спросил это, уже с трудом сдерживая гнев, и его первой мыслью было скомандовать сидящему сзади адъютанту— высокому румяному капитану в танковом шлеме и новеньком, очень белом полушубке, — чтобы тот распорядился сбросить застрявший грузовик с гати к чертовой матери. Но он сдержался, увидев, что сгрудившиеся у злополучной машины танкисты уже подвели под колесо вагу и оно медленно вползало на край настила.

Генерал вытащил из кармана шинели пачку папирос, закурил, зажмурил глаза. Ночь была тяжелая. Первый эшелон механизированного корпуса, введенный в прорыв четверо суток назад, уже завязал упорные бои, а через несколько часов и вся нескончаемая колонна вместе с этим мальчишкой-лейтенантом и его подарками тоже втянется по двум дорогам в шестикилометровый коридор и устремится вперед, к Боковке — единственной в здешних глухих краях железнодорожной станции. Там, как ему сказал, ставя задачу, командующий армией генерал Поливанов, корпус встретится с войсками соседнего фронта. Но до станции пятьдесят два километра, и немцы — это ясно как божий день — сделают все, чтобы задержать корпус, нацеленный во фланг большой и сильной их группировки, даже теперь, в конце второго года войны, реально угрожающей Москве. Если к станции действительно подойдут соседи, это будет окружение. Не такое, конечно, как в Сталинграде, — генерала ознакомили в штабе армии с последними фронтовыми новостями, — но все же котелок хороший.

— Отправляйтесь на свое место, — с раздражением и переходя на «вы», сказал генерал, заметив, что худенький лейтенант все еще стоит там же, где и стоял. — Занесла вас нелегкая в середину колонны. Сдали бы свои подарки в тылы, что ли!

— У меня приказ доставить груз по назначению…

Генерал прервал лейтенанта:

— Идите, я вам говорю.

И опять заревели моторы, защелкали, заскрипели бревна. Колонна тронулась…

Генерала Шубникова назначили командовать корпусом совсем недавно. Да, собственно, его и не могли назначить раньше: механизированные корпуса возникли лишь в сентябре. Под Москвой их формировали сразу три. И в каждом — две сотни танков, пехота на колесах, артиллерия, «катюши», саперы. Почти две тысячи автомашин — и ни повозки, ни лошади. Танковые корпуса существовали с весны и уже воевали в донских и приволжских степях. А мехкорпус — это совсем новая организационная форма. Так, во всяком случае, ему сказали в Наркомате обороны. Впрочем, сам Шубников знал, что не очень-то новая. Он еще в тридцать четвертом году служил в мехкорпусе, командовал батальоном. Потом механизированные корпуса расформировали.

Шубников вспомнил, как в тридцать седьмом его, только что окончившего академию механизации и моторизации, встретил старый дружок Иван Ковальчук: вместе учились в конце двадцатых годов в кавшколе. Но Иван успел уже стать комбригом, и они обмывали его ромб в московской квартире Ковальчука на Усачевке.

— Зря бросил ты, Микола, конницу, — раздумчиво говорил раскрасневшийся комбриг, подливая Шубникову коньяк в граненую стопку и накладывая на тарелку шпроты. — На танки пошел, а вон ребята из Испании приехали, говорят: танки твои там себя не показали. Горят твои танки. Только дым идет.

— Я тоже там был, недолго, правда. — И после паузы спросил: — А конница?

— Конница — это конница, — веско сказал Ковальчук и, помолчав, вдруг добавил: — Я вот три месяца назад тоже две шпалы носил, а сейчас, как видишь, дивизию принимаю.

— У кого принимаешь?

— Вот принимать-то не у кого.

— Понимаю. — И, помолчав: — А все-таки танки себя покажут.

— Ну давай, давай, — снисходительно улыбнулся Ковальчук.