Танины тополя - [3]
Каких только историй не знали эти люди — заслушаешься! С некоторыми из них Таня и Гутя очень дружили, особенно со стариками, которые еще хорошо помнили, как в доме Холстинина сапожничал книжник Владимир Галактионович Короленко…
Не всех кустарей почитали в городе. Была, например, Кузьмина — мелкая торговка хлебом. Сама высоченная, с каланчу, а муж — маленький. Хлеб продадут, напьются и драку затеют. Скандалят на всю слободку. И так — каждый божий день.
Или Градобоиха. Она всех ребят ненавидела. Выйдет на улицу — только и слышен ее голос. Не голос, а голосище! Однажды выбежала она с кастрюлей горячей воды и обварила кипятком руку Тамаре Злобиной, одной из Таниных подружек. Но и ребята не оставались в долгу: забирались в Градобоихин огород и лакомились морковкой и репой.
Был еще мастеровой по прозвищу Екира мара, некто Чежегов — столяр и маляр. Через каждое слово вставлял свое любимое выражение «Екира мара». Когда выпивал лишнего, ругал всех на чем свет стоит. Тут уж ребята соберутся и кричат:
— Екира мара!
Он — за ребятами, а те — огородами и на сеновал. А вообще-то был он человек незлобивый. И одинокий. Только собака была у него. Он всюду ходил с ней.
По праздникам глазовцы собирались за Чепцой, на Вшивой горке. И не только горожане. С ярмарки, проходившей неподалеку, на площади Свободы (когда-то она называлась Церковной площадью), жители окрестных деревень, вдоволь наторговавшись, поворачивали сюда. Лошадки, почуяв, что их вот-вот распрягут, каждый раз норовили поскорее пройти через длинный деревянный мост на ту сторону — только ведерки с дегтем покачивались да веселее позванивали бубенцы.
Ах, эти гулянья за Чепцой-рекой с их разноязычной речью и пестрядью одежд! Будто сейчас вижу, как оправленный в зелень лугов невысокий холм с величавыми неподвижными соснами на нем вдруг оживает и преображается, играя многоцветьем красок!
…Удмурты из Ваёбыжа нарядные: девушки в рубахах из домотканины, с вышитыми рукавами, а иные и в покупных кофточках, на головах — шапочки круглые или шелковые платки; пожилые женщины полотенца поверх платков повязали, седобородые деды — в серых и белых сукманах. Иная модница еще лапти наденет с острым носком — любо посмотреть! А если уж юноша — удмурт или русский, по одежде не отличишь, — в галошах поверх сапог — держитесь, девушки!
Горожане рассаживаются, расстелив одеяла или газеты вместо скатерти-самобранки, роются в сумках, звенят чашками и стаканами. Деревенские открывают бураки с медвяным пивом, вынимают из пестерей табани и перепечи, завернутые в домотканые полотенца.
Ну, а там, где народ веселится, там и песни. И льются над Чепцой, сменяя друг друга, то русские, то удмуртские напевы.
В памяти моей (хоть лет мне было немного) отпечатались и улицы Глазова довоенной поры, и высокий деревянный мост через Чепцу с его мощными, как мне тогда казалось, ледорубами.
Вспомнил я это лишь потому, что все это видели Таня с Гутей, ходили по тем же улицам, с того же моста глядели они вдаль, где затерялся Черемуховый остров, тем же обрывистым берегом спускались к Чепце-реке.
Дом, в котором она жила.
Да вот и сейчас, взгляни, идут они вместе, спешат. Купаться, конечно: день-то сегодня жаркий, нещадно палит солнце.
Когда девочки проходили мимо дома Градобоихи, Гутя, едва поспевая за своей подружкой, тонюсеньким голосом запричитала:
— Ой, Танька, влетит нам от Градобоихи! Она уж и так раззвонила про тебя по всей слободке: «Мальчишка в юбке!.. Мальчишка в юбке!»
— Пускай влетит, — смеется Таня. — Не люблю жадных. Ее огорода не убыло, еще на полгорода хватит.
Девочки сбежали вниз по обрывистому берегу.
— Ладно, Гутя. С садами и огородами покончено. Идет? — Таня протянула подружке загорелую ладонь.
— Идет.
Совсем рядом упал и рассыпался большой ком глины.
— Смотри, — сказала Гутя. — Они и в прошлый раз мне проходу не давали.
У самой воды, в том месте, где торчали темно-зеленые сваи — любимое место ребятишек-рыболовов, — стояли трое мальчишек. Один из них, веснушчатый, в парусиновой кепке, нагловато ухмылялся, держа правую руку за спиной.
Таня подняла с земли крупную гальку.
— Эй ты, — сказала она парусиновой кепке. — Если война, так по правилам: двое на двое, третий не суйся.
— Еще что придумаешь! — сказал веснушчатый.
Его дружки словно по команде закричали:
— Сначала каши съешьте и косы срежьте! Здесь наше место, законное!
— Нет, — пропищала Гутя, — мы тут всегда купаемся.
В ответ полетели комья глины.
— Вы храбрые мальчишки, — сказала Таня. — Кто за главного?
Веснушчатый неумело сплюнул и выпятил худую грудь: знай, мол, наших.
— Понятно, — продолжала Таня. — Так вот, если ты в самом деле такой храбрый, давай померяем силы в честном поединке. — Мальчишки навострили уши. Парусиновая кепка у веснушчатого сдвинулась на затылок.
— Плывем наперегонки, на ту сторону и обратно?
Вожак поглядел на приятелей.
— Давай, Чапай, давай! — оживились дружки. — Она и до середины не дотянет.
— Репей, держи, — тот, кого назвали Чапаем, снял парусиновую кепку. Таня скинула ситцевое платьице, протянула Гуте.
Раздался пронзительный свист, и поединок начался.
Вперед сразу же вырвался веснушчатый. Его рывок был встречен одобрительными криками приятелей.
