Танго ненависти - [17]

Убегая из атмосферы глухого, удушливого молчания, с кровоточащими ранами и измочаленным сердцем, Абель сел в самолет, чтобы вернуться в страну детства, предоставив Нику самой себе, окрыленную надеждой, сосредоточенную на том, другом, который не хотел, но… Накрепко привязанная к своему острову страстью общения, но умирающая от любопытства, что же происходит без нее там, на другом острове, она предприняла тридцать и два путешествия, никогда ничего не обещая, а затем пропала.

Когда через два или три месяца она вновь появилась, ничего не объяснив Абелю, то принялась с новой силой давить на скальпель. Она не приходила обедать в разгар дня, а он ждал ее. Она бросала злые слова ему в лицо. Она поддерживала вокруг себя постоянный ореол волнения, в котором рождались кривотолки. Она отказывалась сопровождать его на праздник или отправлялась в гости одна, хотя они были приглашены вдвоем. Она находила у себя различные болезни, недуги, недомогания, тихо посмеиваясь над его тревогами. Кривляние, очарование, демагогия — все тщательно просчитано и взвешено в надежде на усиление творимого ею зла.

Абель шел сквозь все это, как двигается боксер во время боя. Он пытался реагировать, закрываться, но его движения не были ни скоординированными, ни действенными. Сбившийся с дороги, он напрасно искал путеводную нить, хоть какую-нибудь тропинку к взаимопониманию. Его жена никогда не была там, где он надеялся ее застать! Его желание начать с нуля, укрепить первый камень фундамента, на котором можно было бы построить хоть что-нибудь, было напрасно. Все становилось только хуже!

Однажды после особенно долгого ее отсутствия он попросил объяснить «почему». Он не пытался судить, он просто пытался понять… Ника выстроила оборонительную стену из молчания, гнева и всего того, что должно было сбить его с толку. Она даже выскочила в чем мать родила на веранду, выходившую прямо на дорогу, крича во весь голос, что он мучает ее и стремится свести с ума. После подобных выходок Абель складывал свои вопросы обратно в рюкзак терпения, приберегая их для более подходящего момента. Но этот момент так никогда и не наступал: чтобы закончить выяснения, она возвращалась к родителям, на родной остров, сообщая всем, что ей требуется передышка. Абель заставляет ее постоянно рыдать, он безумен, он не дает ей спать, мучая ее по ночам. Актриса трагического жанра (именно этим она похвалялась за спинами своих жертв), она повсюду находила поддержку, понимание, каждый стремился оказать ей помощь, а некоторые даже заговаривали о мести. И снова, подстегиваемый необходимостью, Абель пытался оправдаться, он сталкивался с ее семьей, зараженной злобой и потому раз за разом выносившей ему молчаливый смертный приговор. Он барахтался, увязал, проваливался, тонул в некой субстанции, замешанной на презрении, зыбучих песках, немыслимых глубинах, невидимых волчьих ямах. Нередко он представал перед хороводом женщин, не знающих сожаления. Он цепенел, словно видел адскую кузницу. Сколько железа, дамы и господа! Железо, которое можно принять, а можно оставить. Железо, подернутое ржавчиной отчаяния, железные осколки постоянных неудач, железные побрякушки серых дней… Можно наесться досыта этого железа, вплоть до несварения… Острое железо, как лезвие бритвы… Железо и железо, вслед за железом!

И тогда он сдавался, оставлял поле битвы (перед этим выдав несколько невообразимых скачков). Ему позволяли скакать, ставить паруса и убирать их, двигаться в ветре собственного урагана. Он затыкал дыры в сердце пучками нежности, вырванными то там, то здесь. Наконец он понял, что циклон, свалившийся на его голову, — бесконечен. В самый жаркий поддень он страдал от холода. В холод он потел. Совершенно потерянный, он двигался днем как сомнамбула. Что говорить о ночах! Я был там! Я это видел!

— Ну-у, а ты видел, как он опрокинулся в дивный сон любви?

— Ты хочешь сказать, что он вновь встал прямо на твердой земле женщины?

— Называй это как хочешь! Все, что я знаю, — однажды утром Биг-Бен его сердца прозвонил часами нежности…

— Я этого не знал! Как это произошло?

— Да что тут говорить, он увидел глаза, горящие желанием. И он провалился в них, весь целиком, одним махом. Он утонул в них. А затем выплыл — уже с двумя крылами…

— Да что ты говоришь!

— Да, именно так и было, и он летал, о-о-оп, быстрее, чем воздушный змей на берегу моря.

— Ты хочешь сказать, что с другой он стал голубем! И это он, который задыхался, когда она поворачивалась к нему спиной!

— Когда рыба задыхается, она всегда ищет море…

— Хватит болтать. Расскажи мне об этом!

— Да вообще-то нечего рассказывать. Однажды он собрал чемодан со своим добром и перенес свое тело в гнездо из света.

— Но ведь все, о чем он мечтал, — чтобы Она стала его гнездом из света.

— Она любила его слишком плотоядно, чтобы стать для него кем-либо. Она пожирала его, не подозревая, что одновременно пожирает и себя.

— Это как?

— Потому что в самой глубине души она никогда не верила в антильских мужчин. Возможно, у нее были слишком возвышенные представления о любви, чтобы сложить их с хитростью побежденного, с притворством господствующего, со слабостью вора, дерзнувшего любить.