Танго на троих - [96]

– Диана-а-а… – бабка прикрывает рот обеими руками, а глаза уже лезут из орбит. Она знает, что сейчас будет.

– А десятого мая мой двоюродный брат со своими друзьями подмешали мне отраву в сок, а потом… изнасиловали. Всеми! Я чудом выжила, между прочим. И Вы сейчас могли бы посетить мою заброшенную могилку, а в наследницы вон, мою бабку взяли бы.

Демон издал какой-то клокочуще-рычащий утробный звук, бабка придушенно пискнула, хорёк-переводчик от греха переметнулся в дальний угол, а я торжественно объявила:

– Но это ещё не все новости!

На насколько секунд в комнате повисла зловещая тишина. Все затаили дыхание, и только ничего не понимающий Полкан продолжил громко сопеть. И я продолжила:

– Сегодня утром я сделала тест и узнала, что беременна. Кто-то из четверых пятнадцатилетних отморозков сделал мне ребёнка и, даже возможно, это натворил мой двоюродный брат. Но главное, что за это преступление никто не понёс наказание, – подытожила я свою пламенную речь и поняла, что не ощущаю ни стыда, ни горечи, а лишь злорадство.

Мне вдруг стало всё равно, что будет со мной завтра или через год. Лишь то, что происходит сейчас, имеет значение. А сейчас мне хочется больно кусаться. Эльвира с грохотом свалилась со стула в глубокий обморок, но мне ни капли не жаль мою гнилую бабку, предавшую меня дважды. Полковник быстро метнулся к ней, ничего не понимая и матерясь, как портовый грузчик. Хорёк попытался слиться со стеной, а у Демона загорелись глаза, раздулись ноздри, руки сжались в гигантские кулаки и, судя по всему, сейчас должны захлопать крылья… Но участвовать в дальнейших разборках я не считаю нужным. Перед выходом я лишь окликаю полковника, склонившегося над бесчувственной бабкой и говорю ему тихо:

– Вы хотели знать, что происходит. Ваша Эля решила продать меня подороже этому французу, а я только что сильно упала в цене.

Полкан потрясённо молчит, а я разворачиваюсь и тихо выхожу из дома, осторожно прикрыв дверь.

Всё не так… Не знаю, отчего так случилось, возможно, бабкино очередное предательство повлияло… Но окружавший меня зелёный райский мирок в один миг утратил своё очарование. Больше не хочу находиться здесь, на этой даче, где мне так нравилось проводить свои каникулы, и где я была счастлива целый месяц.

И есть ли вообще такое место, где мне будет хорошо? Кому я теперь нужна? В сложившейся ситуации уехать вместе с дедом может быть лучшим вариантом, хотя и совершенно безрадостным. Но и здесь радости мало, ведь теперь я не знаю, к чему мне готовиться. Но смогу ли я бросить то немногое, что так дорого мне и что я не смогу увезти с собой?..

Не знаю, сколько я так бродила по лесу, гоняя невеселые мысли, но, вернувшись к дому, с удивлением обнаружила, что меня потеряли.

А тут картина маслом!..

Мой новоиспечённый родственник потрясает гигантскими кулаками перед бабкой и полковником и грохочет, что если в течение часа я не найдусь, он устроит политический скандал и упрячет за решётку всю их мерзкую семейку. У меня вдруг возник соблазн исчезнуть ещё на пару часиков, но противный Хорёк меня уже заметил, о чём тут же и сообщил взбешённому Демону.

– Ты где была? – взревел он, кинувшись ко мне, и схватил меня в железные тиски своих могучих рук.

Но я почему-то совершенно не испугалась.

– В лесу гуляла, – я сама невозмутимость. – А у тебя разве остались ко мне вопросы?

– Все вопросы потом, а сейчас ты поедешь со мной и ни минуты больше не останешься с этими дикарями.

– А у меня, как обычно, спрашивать не надо? – возмущаюсь, скорее, из вредности. Конечно, поеду.

Демон сощурил свои жуткие глаза и коротко отрезал:

– Нет.

Бабка рыдает в голос и, подозреваю, вовсе не по мне. Только сейчас я заметила полковника, сидящего в сторонке и хмуро взирающего на нас сквозь фонари подбитых глаз. Да и весь его внешний облик теперь изрядно подпорчен. А ведь в этой семье он меньше всех заслуживает расправы… А поплатился, вероятно, потому что больше мутузить было некого. Не бабку же – глисту в обмороке. Я повернулась к Демону и, указав на пострадавшего полковника, тихо произнесла:

– Я хочу сказать, что Леонид Петрович был единственным, кто предупреждал об опасности заранее и потом не выгораживал насильников. Он просто не стал за меня бороться, потому что я ему чужая.

Полковник, поняв, что я говорю о нём, встрепенулся и сгруппировался. Вероятно, приготовился к второму раунду, но Хорёк поспешил перевести ему мои слова, и тот заметно обмяк.

– А мне всё равно, кто и в какой степени виновен. Пусть отдувается за свою старую клячу, – прорычал Демон, а бабка заголосила ещё громче. Наверное, на «старую клячу» обиделась.

Я почувствовала себя очень неуютно в этом доме, и уже попыталась выйти во двор, но Демон схватил меня за руку и безапелляционно заявил:

– Бери свои документы и быстро в машину.

– Но мне надо собрать вещи, – неуверенно бормочу и в то же время чувствую облегчение от того, что покину внезапно опостылевший дом.

– Тебе не понадобятся никакие вещи из этого дома, у тебя всё будет новое.

– Но это мои личные вещи и память о маме, – настаиваю я и Демон кивает.

– У тебя пять минут.

Действительно дорогих мне вещей оказалось совсем немного, и все они связаны с мамой. Но главную ценность представляет её дневник. Благодаря ему я смогла лучше понять маму, заглянуть ей в душу, прочесть её боль. Но сама я никогда не стану заводить дневники. Я бы назвала это несусветной глупостью, если бы речь не шла о моей маме. Я твёрдо уверена, что дневники пишут лишь для того, чтобы их однажды прочитали. Для кого писала моя мама? Вряд ли для меня, ведь она так старательно скрывала от меня свою боль и то, как жестоко обошлась с ней её семья. Думаю, что она написала отцу в надежде, что когда-нибудь он узнает, через что ей пришлось пройти и как сильно кровоточили осколки её разбитого сердца. Но он уже никогда этого не узнает… Как и того, что очень недолго билось её израненное сердце, и как сильно оно любило до последнего маминого вздоха.