Танец с драконами - [4]
— Твое место — с такими же как ты, — все что он сказал, бросив его к ногам Хаггона.
Он не ошибался, вздрогнув, подумал Варамир. Хаггон многому меня научил. Охотиться и рыбачить, свежевать тушу и чистить рыбу от костей, искать дорогу в лесу. И он научил меня пути варга и тайнам оборотня, хотя мой дар был сильнее его собственного.
Спустя годы он пытался найти своих родителей и рассказать им, что их Комок стал великим Варамиром Шестишкурым, но они были уже мертвы и сожжены. Стали деревьями и ручьями, камнями и землей. Стали прахом и пеплом.
В точности как говорила лесная ведьма в день, когда умер Шишак. Комок не хотел быть комком земли. Мальчик мечтал о дне, когда барды воспоют его подвиги, а смазливые девчонки будут его целовать. Когда я вырасту, то стану Королем-за-Стеной, пообещал себе Комок. И он им почти стал. Варамир Шестишкурый, одно это имя внушало людям страх. Он ехал на битву верхом на белой медведице ростом в тринадцать футов; ему подчинялись три волка и сумеречный кот, и он сидел по правую руку от Манса Налётчика. Это из-за Манса я сейчас здесь. Не надо было его слушать. Нужно было залезть в медведицу и порвать его на куски.
До Манса Варамир Шестишкурый был кем-то вроде лорда. Он жил в доме из мха, грязи и тесаных брёвен, который когда-то принадлежал Хаггону; при нем были звери. В дюжине деревень его встречали хлебом-солью и сидром, приносили плоды из своих садов. Мясо он добывал себе сам. Когда он желал женщину, то посылал за ней сумеречного кота; и на какую бы девушку он ни положил глаз, она смиренно шла в его постель. Некоторые плакали, но все-таки приходили. Варамир давал им свое семя, срезал прядь волос на память и отсылал обратно. Иногда какой-нибудь сельский смельчак приходил с копьём, чтобы сразить чудовище и спасти сестру, невесту или дочь. Таких он убивал, но никогда не причинял вреда женщинам. Некоторых даже одарил детьми. Щенки. Маленькие, хилые создания, как Комок, и ни у кого не было дара.
От страха он поднялся на ноги. Пошатываясь и держась за бок, чтобы остановить кровь из раны, Варамир направился к выходу, прикрытому рваной шкурой. Отдернул её и оказался перед белой стеной. Снег. Неудивительно, что внутри стало так темно и душно. Падающий снег завалил хижину.
Когда Варамир толкнул эту стену, мягкий и влажный снег осыпался, открывая выход. Снаружи была ночь, белая, как смерть; бледные тонкие облака танцевали перед серебряной луной, а тысячи звезд равнодушно на это смотрели. Он видел горбатые очертания засыпанных снегом хижин, а за ними — бледную тень закованного в лёд чардрева. К югу и западу простиралась огромная белая пустыня, в ней ничто не двигалось, кроме летящего снега.
— Колючка, — слабо позвал Варамир, соображая, как далеко она могла уйти. — Колючка. Женщина. Где ты?
Вдалеке завыл волк.
Дрожь пробежала по телу Варамира. Он знал этот вой так же хорошо, как некогда Комок знал голос своей матери. Одноглазый. Он был старший из трёх, самый большой и свирепый. Бродяга был легче, быстрее и моложе, а Хитрая — ловчее, но оба боялись Одноглазого. Матерый волк. Бесстрашный, безжалостный и дикий.
Варамир потерял власть над остальными своими зверями во время агонии, вызванной смертью орла. Сумеречный кот умчался в лес, белая медведица набросилась на людей и убила четверых, прежде чем ее проткнули копьем. Убила бы и Варамира, попадись он ей. Медведица ненавидела его и приходила в ярость всякий раз, как он входил в её шкуру или взбирался ей на спину.
Но его волки…
Мои братья. Моя стая. Много холодных ночей он провел со своими волками, прижимаясь к их косматым телам, чтобы сохранить тепло. Когда я умру, они попируют моей плотью, и оставят лишь кости, которые покажутся с оттепелью. Как ни странно, эта мысль его успокоила. Волки часто добывали ему еду во время их странствий, и будет правильно, если в конце он станет едой для них. И он вполне может начать свою вторую жизнь, терзая еще теплую плоть своего трупа.
Легче всего было вселяться в собак. Они живут так близко к человеку, что сами почти как люди. Скользнуть в собачью шкуру — все равно что надеть старый разношенный сапог. Как сапог создан для ноги, так и собака — для ошейника, хоть этот ошейник никто из людей и не видит. С волками было труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю, но никто не может по-настоящему приручить волка.
— Волки и женщины связывают на всю жизнь, — часто говорил Хаггон, — когда берешь его — это брак. С этого дня волк — часть тебя, а ты — часть его. Вы оба меняетесь.
Других зверей лучше не трогать, говорил охотник. Коты тщеславны и жестоки, всегда готовы предать. Лоси и олени — добыча: если долго носить их шкуру, то даже самый храбрый человек станет трусом. Медведи, кабаны, барсуки, ласки… Хаггон с ними не связывался.
— Некоторые шкуры ты никогда не захочешь надеть, мальчик. Тебе не понравится то, во что ты превратишься.
