Танец с драконами - [3]

Варамир отправился бы с ними, будь у него больше сил. Хотя море, серое и холодное, было так далеко. И он знал, что ему не дойти туда живым. Он умер уже девять раз и умирал сейчас, только на этот раз будет по-настоящему. Беличий плащ, — вспоминал он, — он зарезал меня из-за беличьего плаща.

Прежняя хозяйка плаща была мертва. Затылок разбит в красную кашу с кусочками костей, но плащ выглядел плотным и теплым. Шёл снег, а все свои плащи Варамир потерял у Стены. Шкуры, на которых спал, и шерстяное исподнее, сапоги из овечьей кожи и меховые перчатки, запасы медовухи и еды, пряди волос женщин, с которыми он делил постель, даже золотые кольца, подаренные ему Мансом — всё было потеряно и брошено. Я горел, я умер, а потом я побежал, почти обезумев от боли и ужаса. Он по-прежнему стыдился этого, но он был такой не один. Другие тоже бежали. Сотни, тысячи. Битва была проиграна. Пришли рыцари, непобедимые в своей стальной броне. Они убивали всех, кто продолжал сражаться. Выбор был прост: бежать или сдохнуть.

Однако от смерти не так-то легко убежать. Вот Варамир и не заметил мальчишку, когда нашел в лесу мёртвую женщину и опустился на колени, чтобы снять с неё плащ. Мальчик выскочил из укрытия и метнул в него длинный костяной нож, а затем вырвал плащ из его сведённых судорогой пальцев.

— Его мать, — сказала Колючка после того, как мальчишка убежал, — это был плащ его матери, и когда он увидел, что ты ее грабишь…

— Она была мертва, — поморщился от боли Варамир, когда костяная игла проколола ему кожу, — кто-то разбил ей голову. Какая-нибудь ворона.

— Не ворона. Рогоногие. Я видела это, — она вытащила иглу, стягивая края раны. — Дикари. А кто их теперь усмирит?

Никто. Если Манс мертв, вольный народ обречен. Тенны, великаны, рогоногие, гнилозубые пещерные люди и люди с западного берега со своими костяными колесницами… все они тоже обречены. Даже вороны. Эти ублюдки в чёрных плащах, может, еще не знают, но они погибнут со всеми. Враг близко.

Грубый голос Хаггона эхом звучал в его голове:

— Ты умрёшь дюжину раз, мальчик, и всякий раз смерть будет мучительной… Но когда придёт твоя истинная смерть, ты проживешь еще одну жизнь. Говорят, вторая жизнь проще и слаще.

Варамир Шестишкурый скоро узнает, так ли это. Он почуял свою настоящую смерть в клубах едкого дыма. Ощутил её в жаре своего тела, когда сунул руку под одежду и прикоснулся к ране. Его бил озноб, пробирая до костей. Может, на этот раз его убьет холод.

В последний раз его убил огонь. Я горел. Сначала, в замешательстве, он подумал, что его пронзил горящей стрелой один из лучников со Стены… Но огонь пожирал его изнутри. А эта боль…

Варамир уже умирал девять раз. Один раз от удара копьём, в другой раз ему перегрыз горло медведь, а однажды он истёк кровью, рожая мёртвого детёныша. Первой смертью он умер в шесть лет, когда отец раскроил ему череп топором. Но даже это не так мучительно в сравнении с огнем, опаляющим внутренности, потрескивающим на крыльях, пожирающим его. Попытавшись улететь от этой боли, он только раздул пламя сильнее и сделал его ещё жарче. Только что он парил над Стеной и его орлиные глаза отмечали движение людишек внизу. И вот уже огонь превратил сердце в чёрную головешку, вернул его душу в собственное тело, и он на какое-то время обезумел. Одного воспоминания об этом хватило, чтобы заставить его вздрогнуть.

Тут он заметил, что очаг потух.

Осталась лишь серо-черная кучка пепла с несколькими светящимися углями. Дым еще есть, нужно просто подбросить дров. Стиснув зубы от боли, Варамир дотянулся до груды веток, которые собрала Колючка, прежде чем ушла охотиться, и бросил в пепел.

— Держи, — прохрипел он, — гори.

Он дул на тлеющие угли, вознося немую мольбу безымянным богам лесов, гор и полей.

Боги не отвечали. Через некоторое время даже дым перестал идти. В хижине стало холоднее. У Варамира не было ни кремня, ни трута, ни сухой растопки. Самому ему ни за что не разжечь огонь снова.

— Колючка, — закричал он хриплым от боли голосом, — Колючка!

У неё был острый подбородок, плоский нос, а на щеке родинка с четырьмя черными волосками. Уродливое и неприятное лицо, но он многое бы отдал, чтобы увидеть её в дверях хижины. Надо было завладеть ею до того, как она ушла. Давно ли она ушла? Два дня назад? Три? Варамир не мог вспомнить. В хижине было темно, он то и дело засыпал и не знал точно, день на улице или ночь.

— Жди, — сказала она, — я вернусь с едой.

Так он и ждал, как дурак. Ему снились Хаггон, Шишак и все ошибки его долгой жизни. Но дни и ночи шли, а Колючка так и не возвращалась. Она не вернется. Варамир задался вопросом, не выдал ли он себя. Могла ли она понять это просто по его виду, или же он проболтался в бреду?

Мерзость, услышал он голос Хаггона. Это прозвучало так, будто он был здесь, в этой самой хижине.

— Она всего лишь уродливая копьеносица, — сказал ему Варамир, — а я великий человек. Я Варамир, варг и оборотень, это несправедливо, что она будет жить, а я умру.

Никто не ответил. Никого здесь не было. Колючка ушла. Бросила его, как и все остальные.

Родная мать тоже его бросила.