Танец любви - [6]

— Будете наказаны! А сейчас — марш в класс. И доложите об этом прапорщику.

Глеб не оправдывался. За подобную провинность обычно наказывали часом субботней маршировки на плацу. Он четко по-военному повернулся и вышел на плац. Как назло, навстречу шел старшина роты, прапорщик Соловьев по прозвищу Соловей — птица нелетная. Так его прозвали еще тогда, когда Сухомлинов под стол пешком ходил…

2

— Суворовец Вербицкий, что у тебя за манера «изнанкой щеголять». Будь любезен застегнуться на все пуговицы и подтянуть ремень… — Генерал-майор Репин остановил воспитанника.

— Товарищ генерал, — попавший врасплох Вербицкий смутился, — жмет ворот, потому и…

— Эх, Вербицкий, Вербицкий, хороший ты парень и, как докладывали мне, головастый мужик… А вот ведешь себя, как разбитная девица. А ведь ты… Ты выбрал офицерскую дорогу, Александр Владимирович, но скользишь по обочине. С твоими возможностями другие генералами становятся.

— Извините, товарищ генерал. Это моя мечта.

— Дай-то Бог. Но тогда не обижайся на мою строгость. Доложи ротному, что я тебя наказал за нарушение формы одежды. Вот так. Кто не носил в суворовском ранце генеральские погоны!..

21 августа 1943 года специальным постановлением правительства созданы суворовские военные училища. Свое наименование они получили в честь русского полководца Александра Суворова.

Как говорилось в постановлении, училища создавались для устройства, обучения и воспитания детей воинов Красной Армии, партизан Отечественной войны, а также детей советских и партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких оккупантов…

В первых девяти суворовских училищах принимались на семилетнее обучение мальчишки десятилетнего возраста. Мальчиков готовили к военной службе в офицерском звании.

Шли годы становления суворовских училищ. Число их то увеличивалось, то уменьшалось, многие претерпели серьезные реорганизации и, обосновавшись в новых городах, поменяли свои названия.

В конце шестидесятых жизнь в суворовских училищах резко изменилась. Туда приходили юноши в возрасте 15–16 лет. Поначалу обучались три года, а когда страна перешла на десятилетнее обучение, программа стала двухгодичной.

Теперешние суворовцы значительно отличаются от своих предшественников. Два года — это, конечно, не семь. Но жизнь суворовская, внешне здорово изменившись и став иной, все-таки во многом осталась прежней, и традиции, хорошие и плохие, надолго прижились в знакомых стенах.

Потом суворовцы шли в высшие военные училища — в танковые, инженерные и авиационные: сколько их разбросано по нашей стране. Шли с надеждой стать офицерами. У одних призвание было в крови. Для других — случайных — военная жизнь становилась явлением промежуточным, а то и болью неудачливой службы. Армия поглощала лишь сердцевину, безжалостно отметая скорлупу наносного и ненастоящего. И только старые, все повидавшие стены, хранили в своей памяти радости и печали тех, кто был здесь и ушел отсюда навсегда с чувством удовлетворения или обидой — годы прожиты зря…

Ждет суворовское племя своего летописца, кто он? Быть может, Саша Вербицкий или кто-то иной? По крайней мере, Вербицкий-старший, Владимир Александрович, верил в писательскую судьбу своего сына.

— Пройдут годы, Санька, и ты обязательно положишь на суд совести это суворовское время и прочтешь его по-новому…

Сын покорно, школярски опускал глаза.

— Я же стараюсь, папа.

Да, Владимир Александрович рассчитывал на журналистскую карьеру сына. Военный журналист — это как-то звучало, и Вербицкий-старший, зная, как трудно пробиться на журфак университета, лелеял мечту о Львовском политическом училище, где суворовцы сдавали лишь творческий конкурс.

Зато мать не очень-то верила в творческие силы сына. Не хочешь в девятый класс — можно ведь в медицинское училище, с прицелом на институт! А суворовское — то же самое ПТУ, только военное!

Саше Вербицкому ближе был отец. Сам он почти не думал о своем будущем, но суворовское пятнадцатилетнего мальчишку притягивало.

В суворовское каждый пришел своим путем.

Глеб Сухомлинов давно вынашивал серьезные планы. Он хорошо представлял свою будущую жизнь, где офицерская профессия смыкалась с обычной трудовой судьбой.

Вырос он на пограничной заставе, где отец его долгое время служил прапорщиком. И теперь, когда отца не было (погиб при исполнении служебных обязанностей), он твердо знал, что со временем, окончив училище, поедет куда-нибудь на Восток, возьмет на иждивение стареющую мать, участкового врача в приграничном поселке, и маленькую ушастую сестренку Настю.

Коренастый парнишка с горящими глазенками и со значком «кандидата в мастера» по акробатике сразу обратил на себя внимание. Уже на «абитуре» его назначили командиром отделения, и ротный прапорщик стал поручать ему свои хозяйственные дела — знак высшего доверия.

В летний период, когда старшие суворовцы прямо из лагерей поразъехались в отпуска, абитуриенты были единственными хозяевами полупустых зданий училища. Глебу казалось, что он здесь уже навечно. Вечерами с другими ребятами он бежал на спортивную площадку — «качаться». Мода на культуризм быстро распространилась среди пацанов, тем более что набор разнообразных спортивных снарядов, недавно выкрашенных в яркие тона, возбуждал не одного Глеба. Здесь, на спортивной площадке, рождалось некоторое содружество, клан ребят более сильных и сознающих свою силу, умеющих не только постоять за себя, но и задраться. Пашка Скобелев был одним из главных «агрессоров» и почему-то сразу невзлюбил Димку Разина. Сверкая черными, как грозди спелой вишни, глазами, он незаметно, а иногда и явно толкал или щипал Димку, провоцируя на драку.