Танец любви - [17]

Прапорщик мучительно вглядывался в лица шагающих суворовцев, стараясь по ним хоть что-то понять в настроении взвода. Но в оживленных, неспокойных и в то же время скрытных лицах ребят что-либо уловить было трудно. Сам прапорщик, оставленный в роте, был недоволен майором Шестопалом, так как рассчитывал на более интересный вечер. Неудовлетворенный Соловьев, подозвав к себе старшего вице-сержанта, резковато спросил:

— Опять, Муравьев, дурите?..

— Никак нет, товарищ прапорщик, — с удивлением, упрямо взглянув прапорщику в лицо, отрапортовал замкомвзвода.

Прапорщик усмехнулся и, не поверив старшему вице-сержанту, неожиданно повернул взвод на второй круг, хотя другие взводы роты, толкаясь и теряя равнение, весело направились к казарме. Песню тут же как корова языком слизала…

Недовольство суворовцев нарастало, тем более что никто не ощущал за собой какой-либо вины. Пошли вызывающие разговоры, и прапорщик, наливаясь злобой, гаркнул:

— Разговорчики…

Он и сам понимал, что взвинчивать строй ни к чему, тем более у него и было-то всего лишь предчувствие, из-за которого нет смысла портить взводу настроение. Но прапорщика уже понесло… На повороте, словно стараясь оправдаться в собственных глазах, он остановил строй и стал читать суворовцам десятки раз слышанную мораль о том, что вызывающее поведение в строю не лучший способ воздействия на его нервы. Все молчали, и только в глазах Соловьев улавливал злые огоньки.

— Я знаю все, что вы там задумали, — вдруг совершенно неожиданно заявил прапорщик, — и смотри, Муравьев, предупреждаю… — Прапорщик повысил голос и поперхнулся, чем вызвал глухие, короткие смешки. Взвод явно шел на конфликт, но обострять обстановку прапорщик не решился. Он повернул взвод направо и приказал старшему вице-сержанту вести его в казарму.

Во взводе гадали, откуда и что знает Соловей. Никто не думал, что их заложили.

— Просто у нашего фенриша фарцовочный склад ума, — весело бросил Вербицкий, — одним словом, кусок…

— Вандализм! — простодушно добавил Денис Парамонов.

После поверки раздалась веселая команда Муравьева.

— Отбой!

Быстро сбросив обмундирование, ощущая телом свободу, ребята бросились в постели под тонкие солдатские одеяла. Но лежали недолго, чутко улавливая обстановку в роте. Кажется, все было в порядке. Соловей — птица нелетная с достоинством человека, выполнившего свои обязанности, обошел спальное помещение, правда, по пути кое-кому пригрозив «разобраться». И теперь через окно было слышно, как он заводил на улице машину.

Первым поднял голову вихрастый Пашка Скобелев.

— Дневальный, погода?!

— Солнечная.

— То-то! — И Пашка скомандовал: — Братва, аль мы не кадеты, чтобы всякой металлистской швали не дать отпор?!

Собственно, этого все и ждали. Моментально сбросив одеяла, возле койки Пашки собрались наиболее авторитетные и жаждущие драки пацаны: обсуждение, начатое еще на самоподготовке, продолжалось. На коротком военном совете были выработаны все необходимые условия, обозначено время — конечно, суббота, сразу после ужина…

Вот тут-то самое неприятное выпало на долю шустрившего Димки Разина: будто специально Пашка подсунул его под неприятеля. Ему вменялось отнести ультиматум суворовцев уличной банде. Все понимали, чем это грозило Димке. Скобелев торжествовал. Камикадзе! Ему казалось, что лучшего никто придумать не смог бы…

Димка знал, что отступать перед братвой нельзя. Взглянув на Глеба, как на спасительную соломинку, он молча и внешне спокойно взял лист бумаги, на котором ребята корявыми буквами начеркали: «Эй вы, ржавые побрякушки и подонки, приходите в субботу после ужина — мы из вас сделаем металлолом…»

Разин с трагическим лицом подошел к Вербицкому; тот забавно обнял приятеля.

— Не горюй, Димон! Мы их всех уложим, плашмя, по четыре…

Димке от этого легче не стало: он, видимо, надолго запомнил лукавый взгляд Пашки. Что ж, быть избитым — это, пожалуй, лучше, чем презрение ребят, которые никогда не простят трусости.

Тарас Парамонов с горящими глазами сел на постель Разина; мальчишка рвался в бой и потому в его голосе был заговорщицкий тон:

— Ну и везуха! Я пойду с тобой, Димка. Посмотрим на их «веселые» физиономии.

Тарас был уверен, что ультиматум повергнет металлистов в шок.

Глебу Сухомлинову стало смешно. Эх вы, слепые котята!

9

Преподаватель истории Филипп Сергеевич Лукин ребятам нравился — человек он добрый, беззлобный, а главное, знал тысячу разных историй, которыми умело разбавлял свои уроки. Суворовцы считали его умудренным жизнью, а потому прозвали Лукой-мудрецом, на что он, узнав об этом, не обиделся, а всего лишь серьезно покачал головой:

— Придумают же, травчатая мелкотня.

Бывал он и резким, но ребята на него не обижались. Лукин не пытался казаться лучше, чем был на самом деле, и пацаны, народ ловкий и, как пескари, премудрый, весьма точно схватили его суть: мужик он свой.

Лукин баловался скрипкой и даже однажды на празднике выступил в суворовском клубе; хлопали ему изо всех сил, не жалея ладоней. И довольный Филипп Сергеевич потом улыбчиво говорил:

— Все они понимают. И музыку хорошо чувствуют, возраст такой! Но душой ленивы. Виноваты мы, взрослые, не научили самовыражению.