Танец души - [18]

Круг чтения Щировского, судя по доступным стихотворениям, охватывал только русских и европейских авторов. Пушкин представлен у него образом Владимира Ленского. Сам поэт, несомненно, примерял на себя жребий юноши-стихотворца, погибшего от пули друга во цвете лет:

Есть в комнате простор почти вселенский.

Весь день во мне поет Владимир Ленский,

Блуждает запах туалетных мыл.

И вновь: «Ах, Ольга, я тебя любил!»

(«Есть в комнате простор почти вселенский…»)

Свой смертный саван видишь, Ленский? Олино

Среди куртин белеющее платье?

(«Отъезд, вино…»)

Но не только буквальное упоминание имен Ленского и Ольги следует отнести к пушкинской теме в творчестве Щировского. Сами размышления поэта о возможных вариантах своей судьбы («Быть может, это так и надо…») – то ли жизнь в мещанском кругу комсомола, то ли расстрел по доносу любящего соседа – отправляют читателя к пушкинским размышлениям о потенциальных судьбах Ленского после его гибели от руки Онегина.

Если Ленский был юношеским двойником поэта, то в поздние годы Щировский примерил к себе образ Чацкого. За отъездом Чацкого он чувствует желание грибоедовского героя погибнуть от любви. Поэтому заключительные строки «Вальса Грибоедова» звучат как самозаклинание:

Шел снежок, не спеша и не густо…

Елки в святости зимних седин…

И трудящийся рыл гражданин

Уголок оскорбленному чувству.

Но до этого мне далеко…

От любви умирают не часто.

Балерина в телесном трико

Даст мне ручку белей алебастра.

Даст мне нежную ручку – и баста!..

Предрассветных небес молоко,

Дальний вальс утихает легко…

От любви умирают не часто.

Следующее значительное имя – Баратынский. Его строки стали эпиграфом к стихотворению «Убийства, обыски, кочевья…», его именем заканчивается поэма «Ничто»:

…Ты Гамлет! Ты Евгений Баратынский!

О, где вы, «розы Леля?» Nihil. Бред.

Цитируемые Щировским слова относятся к стихотворению «Старик» (1828), в котором 28-летний Баратынский оплакивает свою молодость и уходящее ощущение свежести бытия. Щировский также рано почувствовал себя стариком и вслед Баратынскому нашел для своей поэзии «язык молчания о бывшем и отпетом» («Акростих»; ср. с теми же мыслями Баратынского в стихотворении «Предрассудок»). Как и Баратынского, его привлекал зов прошлого и беспокоили размышления о скорой смерти:

Зачем мне скучная борьба,

Зачем мне звезды, винограды,

Бараны, пастыри, хлеба,

Правительственные парады –

Когда в злокозненной тиши

Разведал старческую грань я:

Певучий умысел души

Зарылся в обморок сознанья,

И близится уже отъезд

Домой, к порогам добрых отчин,

И мир вокруг – не так уж прочен,

И тени тянутся окрест.

(«Звучи, осенняя вода…»)

Любимый Гумилев остался героем одной строфы («Скрябин, Эйнштейн, Пикассо, Гумилев»), но его образность проступает еще в одном фрагменте:

Чтобы снились нам джунгли и звери там

С исступленьем во взорах сторожких…

(«На блюдах почивают пирожные…»)

Однако в целом гумилевского влияния в поэзии Щировского почти нет. Зато очевидно много – есенинского. Вот самые характерные примеры:

Церкви, клуба, жизни мимо

Прохожу я днесь.

Всё легко, всё повторимо,

Всё привычно здесь.

Как же мне не умилиться,

Как же не всплакнуть,

Поглядев на эти лица

И на санный путь?

Ты прошла, о генеральша,

Ты идешь, народ, —

Дальше, дальше, дальше, дальше,

Дальше — всё пройдет.

Дан томительный клубок нам,

Да святится нить…

Но зачем же руки к окнам

Рвутся — стекла бить?

(«Горсовет, ларек, а дальше…»)

Выйду-ка я, погрущу на луну,

Пару селедок потом заверну

В умную о равноправье статью,

Водки хлебну и окно разобью,

Крикну «долой!», захриплю, упаду,

Нос расшибу на классическом льду.

Всю истощу свою бедную прыть —

Чтобы хоть вечер несчастным побыть!

(«Нынче суббота…»)

Как и Есенин, Щировский чувствует себя странником, идущим мимо этого мира, его тяготит советское запланированное счастье, он страстно хочет неповиновения «скучной романтике» мещанского быта. Только Есенин мог бы написать такие строки:

Я думаю: девочка милая,

Дура моя золотая,

Зачем я хвастаю силою,

Умные книги читаю?

Пусть тебе песни нравятся

Этого юного люда.

Ты вырастешь красавицей

Под пигалицыны баллады.

Будь умной: я стар и глуп.

(«Пигалица злополучная…»)

Это его, есенинские, размышления о новой молодежи, которая «под гармонику, наяривая рьяно, поет агитки Бедного Демьяна, веселым криком оглашая дол…». И его жалость к животным и птицам. И его понимание своей отсталости от песен «этого юного люда». И его недоумение по поводу своих знаний, которые не в силах помочь поэту понять новое. В Щировском много подспудно-есенинского, может быть, вследствие близости поэтических и человеческих темпераментов (любовь к вину, поиск женского сочувствия, по воспоминаниям – тяга к самоубийству). Есть даже такие строки, которые прямо приводят к прологу «Черного человека»:

Мой друг, мой друг! Ты видишь, я старею

Я озверел и смерть страшит меня:

Вот я встаю – и мир мне вяжет шею

Безумной, позлащенной петлей дня.

(поэма «Ничто»)

Или даже к предсмертным стихам, написанным в «Англетере»:

Я хочу умереть, мне уже надоело

Каждый день всё кого-нибудь разлюблять,

Одевать и кормить это скучное тело,

Вешать брюки на стул и ложиться в кровать.

Всё не ново и грустно, но всё же невольно