Танец Чёрных мантий - [3]

— Магистр Маддердин, позвольте на словечко? — Я ожидал голоса скрипучего или писклявого, ибо такой подходил бы к его физиономии, между тем, голос у мужчины оказался спокойным, низким, с приятным тембром.

— К вашим услугам, — ответил я, вставая из-за стола.

Вагнер с двумя советниками как раз распевал песенку авторства несравненного трубадура Педро Златоуста. Как всегда, она была, по меньшей мере, неприличной, и присутствовавшие в зале дамы притворялись, что ничего не слышат. Что было непросто, учитывая то, как громко Вагнер выкрикивал отдельные строфы. Во всяком случае, он настолько был увлечён пением, что даже не заметил, что ухожу. Мы приостановились в прихожей.

— Меня зовут Матиас Клингбайл[7], господин Маддердин, и я торговец шелками из Регенвалде, — начал мой новый знакомый.

— День пути от Равенсбурга, не так ли? — я прервал его.

— Может, полтора, — пробормотал он.

— Чем могу вам служить?

— «У ней тело, как снег бело, дрожала, когда палку кидал я», — пение Вагнера пробилось через шум и у меня создалось впечатление, что автором этой песни был уже не Педро.

Однако мы не услышали продолжения. Я глянул за дверь и увидел, что мой собрат в минуту слабости, как подобает, встал из-за стола (чтобы не смущать собравшихся), но, к несчастью, силы его подвели, и его вывернуло съеденным ужином и выпитым спиртным на колени некой достойной матроне, жене городского советника. Потом он рыганул еще раз, на сей раз обрызгав плечо и голову самого советника, и, наконец, радостно воскликнул:

— Как там было дальше?

Я отвернулся.

— Прошу прощения, — я обернулся к моему собеседнику. — Продолжайте, пожалуйста.

— Мой сын, — он вздохнул, словно само слово «сын» наполняло его горечью, — два года назад был приговорён и заключён в тюрьму за убийство одной девушки. Единокровной сестры[8] одного из городских советников, человека богатого, жёсткого, имеющего большое влияние и много лет ненавидящего мою семью. Бог одарил меня коммерческими способностями, но, несмотря на то, что у меня есть деньги, я ничего не могу сделать, чтобы его спасти. И поверьте мне: я пытался.

— Да, это так, золотой ключ открывает не все ворота, — сказал я. — Особенно такие, которые закрыты замком людского гнева.

— Хорошо сказано, — согласился он. — Мой сын невиновен. Я не верю, чтобы он мог обидеть ту девушку. Единственное, что мне удалось, это спасти его от виселицы. Только десять лет в нижней башне не выдержит никто.

Родные никогда не верят в преступления, совершенные их близкими. Так было, есть и будет. Матиас Клингбайл не был, в данном случае, исключением, а то, что в его голосе я слышал страстную уверенность в себе, ничего не меняло. Он, однако, был несомненно прав относительно наказания нижней башней. Никто не выдержит десяти лет, проведённых в ней. Болезни, грязь, холод, сырость, голод и одиночество пожирают хуже крыс. Я видел больших, сильных, молодых мужчин, которые после года или двух, проведенных в нижней башне, выходили за ворота тюрьмы согбёнными, сломленными старцами.

— Весьма вам сочувствую, господин Клингбайл, но извольте мне объяснить, почему именно ко мне вы обращаетесь с этой проблемой? — поинтересовался я. — Служба не занимается уголовными делами, если это не касается преступлений, связанных с нападками на нашу святую веру. А в данном случае ведь об этом и речи нет.

— Знаю, — ответил он. — Но не могли бы вы присмотреться к делу? Вы человек учёный, сумеете отсеять зерно правды от плевел лжи.

Я не знал, старается ли он польстить мне или действительно так считает. Однако, было всё так, как он говорил. Инквизиторов обучали трудному искусству познания человеческих сердец и умов, что в большинстве случаев позволяло безошибочно распознать правду.

— Господин Клингбайл, городские советы и суды проявляют неудовольствие, когда Инквизиция интересуется делами, которые её не касаются. Да и моё начальство, пожалуй, не будет в восторге от того, что вместо преследования иноверцев, еретиков и ведьм, я займусь обычным убийством.

Святая Служба не проникалась гневом, недовольством или роптаниями даже богатых, влиятельных мещан (гораздо больше мы вынуждены были считаться с дворянами, особенно с теми, кто происходил из высоких родов), но одним было положение официального посланника Инквизиции, а совсем другим — инквизитора, пытающегося совать нос не в свои дела и занимающегося частным дознанием. Ситуация менялась диаметрально, когда инквизитор обнаруживал явные следы колдовства или ереси. Тогда он мог взять власть над городом именем Святой Инквизиции. Однако, если он делал это неосмотрительно, нерасторопно или из низких побуждений, то мог быть уверен, что получит по заслугам за свои деяния.

— Немало заплачу, господин Маддердин, — Клингбайл понизил голос, хотя в гостинном зале пели так громко, что никто не смог бы нас услышать. — Только соблаговолите взяться за дело.

— Немало? А именно?

— Сто крон задатка, — произнёс он. — А если вызволите моего сына из тюрьмы, добавлю тысячу. Ну, пусть будет — полторы тысячи.

Это было поистине королевское вознаграждение. За полторы тысячи крон большинство граждан нашей прекрасной Империи зарезало бы собственную мать, а в придачу добавило бы нашинкованного отца вместе с братьями и сестрами. Но величина суммы свидетельствовала также о и том, что Клингбайл считал задачу чрезвычайно трудной, а, кто знает, может даже опасной.