Танец ангела - [70]

Ее звали Марианна, но в клубах она называла себя Ангел. У нее даже были два небольших белых крылышка, которые она перед некоторыми танцами привязывала к плечам. Они блестели, как рыбья чешуя. И псевдоним, и костюм гармонировали с убожеством обстановки. Иное слово сюда не подходило, все было замызгано, как мир за грязным ветровым стеклом.

Третьей его сущностью был инспектор полиции. Но под землей, в полутемном зале, полицейский исчез. И уже кто-то другой встретился с Марианной. Так сказал бы Бергенхем, если бы кто-нибудь спросил. Но никто не спрашивал. Сомнения бурлили в нем самом. Он видел безмолвный вопрос в глазах Мартины, как будто она подозревала и видела, что он знает, что она знает.

Дуло, как на вершине горы. Он шел к Марианне домой. Она жила в лодке. Когда он услышал, он не поверил, но это было так. У нее была своя рыбацкая лодка, отслужившая срок и пришвартованная вместе с такими же к причалу Гульберг. Он слышал об этом месте, но никогда сюда не заглядывал.

Сюда стоит прийти летом, сказала она. Тогда те лодки, что еще могут плавать, отправляются в свое единственное в году путешествие к крепости Эльвборг и обратно. Это своеобразное соревнование, объяснила Марианна. Она называет его Регата разбитых надежд.

Бергенхем стоял на пешеходном переходе. Между домами свистел ветер и поддувал ему в бок. Все здесь было ему незнакомо. Блестели серые стены домов, надвигающиеся на дорогу. Кто-то стоял у ресторана «Холменс», дрожа на ветру. В здании муниципалитета открылась дверь, и оттуда высыпали сотрудники после наконец-то закончившегося рабочего дня.

Бергенхем ненадолго остановился у воды, текущей тяжело, как масло. Зима еще пряталась в осколках льда у края пристани. Слева мост делил небо на две части. Горизонт напоминал его детские рисунки, когда он смешивал все желтые и красные оттенки, что были.

С краю ржавел пароход-ресторан. Из ангаров верфи на другом берегу, которые, казалось, парили над водой, раздались удары кувалды или еще чего-то тяжелого. Он увидел фанерную табличку, обтесанную ветром, которая приглашала в общество судовладельцев. Позади зарослей на другой стороне улицы кричали сотни галок, носясь над крышами черной тучей, накрывая целый квартал. Он миновал траулер и двухмачтовую яхту, в которых тоже теперь жили люди. У одной из лодок стоял «пассат», как будто кто-то пытался заехать на борт, но не вышло. Машина смотрелась очень чужеродно в этом водном царстве. Из труб тянулся дым, рядком висели почтовые ящики. У нужной таблички он остановился, растягивая время. Спешить некуда. Рядом висело объявление: «Эта лодка продается, сосна, махогон, 9,15 на 2,40, двадцать пять тысяч крон». У небольших кустов стояли две садовые скамейки — подобие миниатюрного парка для летних вечеров. До ее жилища оставалось метров пятьдесят. Впереди торчала газовая башня.

Что это была за лодка, он затруднился определить, и вряд ли кто-нибудь другой сказал бы. Плавать она уже не могла, и регаты обходились без нее. Корпус был деревянный, метров пятнадцать в длину. Внутри горел свет. Бергенхем осторожно переступил через край пристани и оказался на борту.

— Ты совсем не рассказываешь о своей жизни, — сказал Бергенхем, когда они пили кофе.

— С ума сойти, — сказала она.

— Почему?

— Я не понимаю, отчего я сижу тут с тобой.

Он думал, что внутрь будут доноситься звуки, хотя бы плещущей воды, но стояла полная тишина.

— Ты меня используешь, — сказала она.

— Неправда.

— Тогда почему ты тут сидишь?

— Потому что я хочу быть здесь.

— Все используют кого-то.

— Это ты вынесла из своего прошлого?

— Я не хочу об этом говорить.

— Сколько времени ты живешь в лодке?

— Давно.

— Она твоя?

— Моя.

— Ты знакома с остальными, кто тут живет?

— А ты как думаешь?

Он отпил кофе, прислушиваясь. Теперь можно было разобрать звук мотора с реки.

— Слышишь, твои коллеги поехали, — сказала она.

— Что?

— Морская полиция на рейде. Никогда не знаешь, что они найдут.

— Они могут найти меня.

— Что ты тогда скажешь?

— Они меня не знают.

— Я тебя тоже не знаю.

— И я тебя не знаю.

— Поэтому ты и сидишь тут?

— Да.

— С ума сойти.

— Ты знаешь что-нибудь еще о тех фильмах? — поспешно спросил он, словно желая сменить роль.

— Нет.

— Ничего о том, что скрыто за фасадом?

— Нет, — сказала она, но уже не так уверенно.

— Ты боишься?

— Чего мне, бедной стриптизерше, бояться?

— Об этом опасно говорить?

— Нам опасно встречаться прежде всего.

— Что тебе известно?

Она покачала головой, не желая отвечать, и сказала:

— Ты что, думаешь, никто не знает, что ты со мной встречаешься? Может, кто-нибудь даже проследил за тобой сегодня.

— Я понимаю.

— Ты этого и хочешь, что ли?

— Не уверен.

— Ты хочешь кого-то спровоцировать и для этого используешь меня.

— Совсем нет.

— Но ты это делаешь.

— Я бы тут не сидел, если бы ты сразу ясно сказала, что мы больше никогда не должны видеться.

— Я так и сказала.

— Не так много раз, чтобы я понял, — сказал он с улыбкой.

Она задумалась, покусывая нижнюю губу, — он впервые видел, чтобы кто-нибудь так делал. Зажгла сигарету, открыла окно. Лампа горела слабо, и когда она поднимала лицо, чтобы выпустить дым, ее глаза казались темными и глубокими. Рука слегка дрожала, но это могло быть от сквозняка, который тянулся из окна. Когда она докурила, она дрожала уже вся. Словно проглотила кусок льда, подумал Бергенхем. Ее кожа посинела, руки были холоднее снега.