Танец ангела - [27]

— Был ли мой сын гомиком?

— А он им был?

Лассе Мальмстрём отвел взгляд.

— Хватит. Уходите отсюда.

— Лассе, держите себя в руках.

— Вы спрашиваете, был ли мой сын педерастом, и считаете, что я должен держать себя в руках?

— Я ничего не знаю о сексуальной ориентации вашего сына. Поэтому я спрашиваю.

Лассе посидел, облокотившись на стол, наконец что-то неразборчиво сказал.

— Простите? Я не расслышал.

— Я понятия не имею…

Винтер ждал продолжения.

— Я говорю правду. Даже если у него было, как я понимаю, не очень много девочек в последнее время, я никогда об этом не задумывался. Я сам… поздно начал.

Собака все лаяла и лаяла, как полноправный участник их разговора, вторящий Лассе.

— Вы спрашивали у Карин?

— Нет еще.

— Спросите.

Собака замолчала — устала, наверное.

— Такие вещи очень важны для нас, очень, — сказал Винтер.

— Я не вру, даже если бы он был гомиком, я бы не стал врать.

— Тут нечего скрывать.

— Но вы думали, что я скрываю.

— Нет.

— Я не гомофоб, просто это было немного неожиданно.

— Надо попытаться узнать все, что можно.

— Поговорите с Карин и с его… друзьями. Вы опять будете копаться в его вещах?

— Нет.

Выйдя на улицу, Винтер посмотрел на дом, где жила сейчас его сестра и где вырос он сам. После развода Лотта стала слишком нервной, а ее работа врача требовала выдержки. Ситуация улучшилась, когда она купила у родителей их старый дом и переехала обратно со своим ребенком.

«Никого нет дома. Позвоню вечером», — подумал он.

14

На тротуаре сидел парень, накрывшись одеялом: слабое движение руки, лицо в сумерках казалось очень бледным. За его спиной, у стены дома, стояла гитара с тремя жалкими струнами. В последние дни Винтер часто видел его по вечерам с балкона, но еще не слышал ни звука на гитаре. Грустное зрелище.

Винтер достаточно долго проработал в полиции, чтобы цинично пожелать отправить его со всем хозяйством в топку. Практичное решение: парень перестанет страдать от холода, а город будет чистым и красивым. Но второе «я» Винтера — очевидно, его цивильная половина — заставило его позавчера поднять парня и отвести в больничный прием.

На следующий день несчастный опять сидел у трамвайной остановки. Сидел ли он там, когда вагон без водителя пронесся с горки Ашебергсгатан, переехав несколько человек? Это случилось в марте. Одно мгновение — и жизнь прекратилась. Винтер тогда был сильно простужен и оттого задержался утром дома. Он услышал дикие крики и догадался, что произошло, еще до того, как выглянул в окно, и, как и многие, тут же позвонил в 112. Потом он сбежал вниз и вместе с другими в бессильном отчаянии тянул за исковерканные неподъемные куски железа. Он никогда не забудет женщину, которая стояла рядом до вечера и ждала, пока из-под завалов вытащат ее мертвого сына.

Когда Винтер проходил мимо парня, тот что-то прошептал. Винтер наклонился. Парень повторил — нечто вроде «пару крон». Винтер выпрямился и пошел дальше.

В холле квартиры было прохладно и темно, не считая тонкой струйки слабого света из комнаты. Он стащил ботинки и подобрал с пола почту: сообщение компании «Мерседес» о новых моделях, свежий номер полицейской газеты, две открытки от подружек — одна отдыхала в Таиланде, другая на Канарах, — квитанция на книги, которые надо было забрать на почте, и письмо с испанской маркой. Он узнал старательный почерк матери, а в красной капельке на уголке конверта опознал сухое красное.

Винтер отнес почту на кухню, положил на стол, поднял пакеты и стал выкладывать продукты, которые он купил по дороге домой: филе палтуса, баклажан, желтый сладкий перец, кабачок, помидоры, оливки каламата, пучки тимьяна и базилика.

Потом он порезал баклажан, посолил, вытащил косточки из оливок. Включил духовку, налил в керамическую форму немного масла, порезал перец, томаты и кабачок. Слегка отжал кабачки и обжарил их на большой сковородке. Выложил овощи вместе с оливками и чесноком слоями в форму, порезал сверху зелень, побрызгал оливковым маслом и провернул пару раз мельницу с перцем. Поставил все в духовку вместе с несколькими картофелинами, разрезанными пополам и посыпанными крупной солью. Через пятнадцать минут он положил на овощи палтус.

Ел он свой обед в гостиной, в тишине, без книги, только смотрел в окно на город. Запивал минералкой. «Надо бы почаще самому готовить, — думал он. — Это успокаивает нервы. Я могу быть самим собой и делать, как я хочу, не оглядываясь на других».

Винтер невольно улыбнулся. Он понес посуду на кухню и услышал, как лифт, прокряхтев, остановился на его этаже. Открылась и закрылась дверь, и через несколько секунд в его дверь позвонили. Винтер посмотрел на часы. Двадцать один час. Он открыл. Это оказался Болгер.

— Я не очень поздно?

— Заходи, не стесняйся.

Юхан Болгер зашел, стянул куртку, скинул кроссовки.

— Будешь кофе? — спросил Винтер.

— С удовольствием.

На кухне Болгер сел у стола, а Винтер стал заправлять эспресс-машину.

— Чтобы мы уже точно сегодня не заснули, — сказал он.

— Не думаю, что я расскажу тебе что-то усыпляющее. Впрочем, и терять сон особо тоже не от чего.

— И все-таки ты с чем-то пришел. Последний раз ты был у меня сто лет назад.