Танцы в лабиринте - [15]

"Тишкин корень! — подумал Петр. — С кем воевать-то доводится…"

— Ну давай, отец, просыпайся… — он стал растирать ему грудь, мять уши и хлопать по щекам. — Ну давай, давай! Да живи ж ты, еж твою туда-сюда!..

Мужик вдруг открыл глаза, взглянул на Волкова и очень строго спросил: "А где все?"

— Так ведь… — улыбнулся Петр, — жизнь, она ответов не дает. Она только вопросы задает.

— Какие?

— ДТП тут было, помнишь?

— Помню.

— Когда?

— Вчера вечером.

— Кто с кем?

— Тачка фирменная в "копейку" въехала.

— Цвет?

— Черно-белый.

— Как это "черно-белый"?

— Тачка черная, "копейка" белая.

— Номера помнишь?

— Только копейки. Семь, семь, семь. И буквы еще — ОХ.

— Уверен?

— Так… Это ж портвейн такой, "три семерки". Как же не запомнить… А где все?

Волков оглянулся через плечо. Второе тело вроде тоже уже начинало ворочаться.

— Вон, там Витяй, — сказал он мужику, поднялся, вышел из сквера, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.

— Алло, Виталич? — Волков, держа в руке трубку сотового телефона, повернул с Троицкого моста направо и невольно засмотрелся на противоположный берег, где вздымала свои бастионы Петропавловская крепость.

"А ведь и на самом деле непогано, а? Надо же, и на душе любезно делается. Нет, правда…"

— Я. Ты, что ли, Волчара?

— Узнал?

— Сто лет жить будешь, о тебе сейчас говорили.

— Иди ты?

— Ага. Говорили, что тебя грохнули.

— Вранье.

— Не скажи. Всяко может быть.

— Думаешь?

— Конечно. А, нет… Говорили, что это ты опять кого-то грохнул, я перепутал.

— Ты за семафорами бы лучше следил, если уж тебе за это жалованье платят. А то я тут, третева дни, еду по Ленина, а на перекрестке с Большим он опять не работает. И ДТП поэтому, и пробка. Вы это специально делаете?

— Естес-стнно. Чтоб бабки снимать. Ты ж понимаешь.

— Ладно, не об том речь. Номерок пробить можешь?

— А она не Ленина, чтоб тебе известно было, а уже Широкая опять давно.

— Можешь?

— Сколько?

— Пузырь. Как всегда.

— Не могу. Инфляция.

— Не говнись, уважать перестану.

— А ты не марамойничай. Это тебе не ГАИ какое-нибудь. У нас здесь теперь — все. С коррупцией покончено. Мы теперь совершенно другая структура. Мы теперь Ги-Бэ-Дэ-Дэ. Понял разницу? Ощутил?

— Литр.

— Диктуй.

— Белая "копейка", три семерки в номерах.

— И все?

— Буквы еще знаю — ОХ.

— И все?

— Ну, наша она, похоже, питерская. Семьдесят восьмой регион меня интересует.

— И все?

— А тебе еще и телефон его любовницы?

— Это ты сострил?

— По-моему, да. А что?

— Да нет, ничего. Смешно. Короче, кто кому звонить будет?

— Ну… а чего я тебя дергать буду? Номер трубы моей запиши.

— Давай.

— Волков продиктовал номер телефона.

— Звони, когда будет что сказать.

— Ну бывай.

— Отбой.

8

— Ну что ж, — Леон поднялся с кухонного табурета, — полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.

Он вышел из кухни, заглянул на всякий случай в туалет, пошел далее через переднюю, заглянул в кабинет — никого, направился в гостиную и споткнулся оттого, что идущий по пятам Анатолий сделал ему легкую подсечку.

— Толя, вы чего, охренели? — совершенно искренне удивился Леон.

— Так ить не странен кто ж? А потом, мало ли кого мы здесь встретим? Вам необходима охрана. Вот я ее, собственно, и осуществляю. Отрабатываю, так-скть, свое пребывание в вашем доме. Это моя плата за постой.

— Спасибо, конечно, но… ловчее вы бы не могли?

— А я вот тебе другую историю расскажу… Леон открыл дверь гостиной, оглядел комнату с порога и только затем переступил порог.

— Так вот, — продолжал Анатолий, — подымаемся мы с Шурой вчера посредством механического эскалатора из-под земли на поверхность. Выходим оба-на! — оказывается станция метро "Горьковская", вы можете себе это представить? А ведь добрались мы туда, оказывается, посредством электрического тока. Ну? Это вас не удивляет?

— А что конкретно. Толя, меня, собственно, должно удивлять? — улыбнулся Леон, украдкой проверяя целостность книжных полок. — Природа электрического поля или то, что вас в метро пустили?

— Зы-зы-зы… стоп. Щас, история еще впереди. И вот, выходим мы с ним на поверхность, Шура увидел мечеть и вдруг остолбенел. "Смотри, — говорит. Видишь?" Я говорю: "Ну да. И что?" А он: "Вот сейчас наложу на нее крестное знамение, и рухнет". Я ему: "Шур, а может, не надо? Красивая ведь". А он: "Херня. Бесовня это все. Смотри…" И натурально, с молитвою, накладывает на нее крестное знамение. А она стоит. Он ко мне оборачивается и говорит сокрушенно: "Ну вот… Опять не получилось". И слеза такая горючая по щеке.

Леон рассмеялся, запрокинув голову, подошел к стене и поправил косо висящую картину.

— Дак это мало того. Мы же потом в кино пошли. Вот убей меня, не помню, куда, но какой-то крохотный такой зальчик, и ты знаешь, чего показывают? Ну угадай… Ну?

— Ну я не знаю… "Андалузский пес" может идти таким экраном. Что еще… — Леон ходил по гостиной, поправлял безделушки, которые гости, взяв их вчера в руки, поставили потом чуточку "не так". — Ну хорошо, ну Годар… Хичкок. Толя, ну что за угадайка? Какое кино вам там показывали?

— "Зита и Гита".

— Что?

— Зита, — Анатолий выразительно посмотрел на Леона. — И Гита.

Леон обернулся вполоборота к Анатолию, на секунду задумался, а потом рухнул на диван, сотрясаемый приступом хохота.