Танцы со смертью - [55]

«Виноват, – говорю я, – больше не буду. Но если вы не смогли скрыть от меня своего возмущения, то и я, со своей стороны, могу вас заверить: если в мозге Ария вы сумеете нащупать обратимую причину его нынешнего умственного состояния, я готов съесть весь ваш томограф и присудить вам в будущем году Нобелевскую премию по медицине, даже до того, как станут известны последние сведения из ведущих американских лабораторий».

L’espérance trompeuse [Обманчивая надежда], или, скажем, la médécine trompeuse [обманчивая медицина][131], медицина как девка на приятной дороге к смерти. Но так ли уж приятно сканирование? Для Вермёйлена несомненно, а для Ария?

Вот и выясняется, что долго обучавшийся специалист способен перед лицом смерти наделать куда больше безумных вещей, чем первый попавшийся охваченный паникой практикант.

Люкас Хейлигерс между тем вполне обжился. И добился известности. Трижды рассказывал он мне про лагерный синдром и расстрел своего отца, который ему пришлось пережить, когда он еще был ребенком. И всё это во всеуслышание.

Не могу этому безоговорочно верить, потому что, по моим сведениям, в 1945 году ему было всего шесть лет и он не еврей. Он не может или не хочет сказать мне, какой именно лагерь вызвал у него этот синдром. На мой вопрос, не был ли его отец расстрелян уже после войны в одном из лагерей для голландцев, сотрудничавших с оккупантами, – мы не можем исключать и такой возможности, – я получил только презрительную улыбку.

Чтобы показать, что он человек мира, поэт, настоящий пират и отменный любовник, он успел схватить нескольких медсестер за промежность. Когда одна из них дала ему увесистую пощечину, последовал следующий комментарий: «Девки в этой дыре, видать, ни к чему не привыкли». Мике вежливо указала ему на то, что его поведение абсолютно неприемлемо и что ей за него стыдно.

– Не знаю, где вы осваивали вашу потрясающую сексуальную технику, может быть, в какой-нибудь камасутре для тракторов, но так или иначе я должна вас предостеречь: следующий разговор на эту тему состоится с полицией, мы подадим официальное заявление о хулиганстве.

– Она и вправду так сделает? – осведомляется он у меня.

– Будь мужчиной, Люкас, возьми и попробуй! – говорю я ему.

– И от тебя тоже ни хрена не добьешься, – фыркает он.

Вечером, после нашего бодрого диалога, Люкас выпил больше обычного и около двух часов ночи завалился в постель. Заглянув на следующее утро к нему в палату, я чуть не задохнулся от невообразимой вони. Среди ночи, когда он лежал на спине, из него ударил настоящий рвотный фонтан, прямо вверх, и всё это обрушилось ему на лицо, на волосы, на подушку. Мало того, вдобавок его прохватил понос, и он загадил постель. Что касается малой нужды, понятно, тут уже было вообще не о чем говорить.

Теперь он лежит вопя и стеная, и никто не приходит к нему на помощь. Я посоветовал ему вести себя тихо и принести извинения. «И тогда, будем надеяться, „девки“, как ты их называешь, тебе помогут». Они это и сделали, но только вечером, в половине седьмого.

Мефроу Линдебоом страдает от боли. Нужно провести полное обследование. У нее плохой день. Ее соседка по палате, мефроу ван Схевенинген, при смерти. Мефроу Линдебоом неожиданно с раздражением отзывается об этой женщине: «У нее нет детей, так что она была лишена возможности демонстрировать свои капризы после родов, поэтому она решила делать это на смертном одре. Вчера было всё безнадежно. Весь день она стонала и охала „я умираю, я умираю“, а сегодня ей лучше, и она твердит: „Я хочу умереть, я хочу умереть“».

После того как я закончил осмотр, она с жалостью оглядывает себя и говорит: «Чем хуже люди воспитаны, тем лучше они могут это переносить». Относящееся к XIX веку замечание по адресу низших сословий, которые, поскольку живут ближе к животным, меньше знают и меньше чувствуют.

Мне уже приходилось сталкиваться с этим суждением, которое шло «снизу вверх», но тогда оно звучало гораздо более правдиво и более обоснованно. Я имею в виду De Profundis Оскара Уайлда, где он рассказывает, как один заключенный подошел к нему, прошептав: «It is so much worse for the likes of you than it is for the likes of us» [«Таким, как вы, куда труднее, чем таким, как мы»].

Мефроу ван Схевенинген действительно ужасно плаксива и говорит, и меня это раздражает, всё время с каким-то всхлипыванием. Уже не один год ее племянница Антуанетта должна распоряжаться всеми ее делами, и прежде всего неприятными. И это вновь всплывает в нашем с ней разговоре.

– Не смогли бы вы уделить мне несколько минут? – спрашиваю я, сопровождая свой вопрос осторожным стуком в ее дверь, потому что она лежит в постели, сощурив глаза, и считает себя слишком от всего отрешенной, чтобы когда-либо вновь открыть их.

– Кто там? Ах, это вы, доктор? – она всё же открывает глаза.

Мы болтаем немного о том о сём, и я спрашиваю ее вскользь:

– А что вы думаете произойдет после вашей смерти?

– Ну, тогда меня сожгут.

– Нет, я имею в виду с вашей душой.

– О господи, этого я не знаю, я слишком плохо себя чувствую, чтобы думать об этом, так что придется позаботиться Антуанетте.