Танцовщица - [7]

– Извольте прочесть еще что-нибудь, – попросил я.

– Клянусь аллахом, сейчас больше ничего в голову не приходит.

Тем временем явился какой-то человек и подал мунши Ахмаду Хусейну записку. Мунши прочитал ее и сказал:

– Подумайте! Мирза-сахиб не придет. Но он прислал свою новую газель.

Я спросил у посланного, чем занят Мирза-сахиб.

– Господин мой под вечер привез из Сикандарбага много английских растений в горшках, – ответил тот улыбаясь. – Сейчас он расставляет их между камней по краям круглого бассейна, а садовник поливает.

– Понятно, – сказал я. – Где уж ему оторваться от столь важных дел, чтобы прийти на мушаиру!

– Боже мой, как жаль, что он не пришел! Ну, так хоть прочитайте его газель, – обратился ко мне мунши-сахиб.

– А меня вы послушать не желаете?

– Да, хорошо, что напомнили, – спохватился мунши-сахиб. – Тогда прочтите сначала свое.

Я прочитал:

О нет, не спрашивай, зачем кружусь в потоке дней:

Я умираю от тоски, живя в разлуке с ней.

Кто научил ее, смеясь, любовью завладеть

И при сопернике топтать цветы души моей?

Изранит до крови того, кто даже боли рад,

И прямо в раны сыплет соль, – что может быть больней?

К чему скрывать, что поцелуй я получил вчера?

Но отрекается она от тех, кто предан ей.

В разлуке умираю я, а ей и дела нет,

И страх ее перед молвой любви ее прочней.

Судьба казнит не для того, чтобы потом прощать,

И, кудри спутав, не спешит пригладить их скорей:

Расколет зеркало в сердцах, уронит гребешок,

И, вздумав кудри причесать, лишь спутает сильней.

О нет, не в силах я забыть, как радуется мир,

Когда она, накинув шаль, выходит из дверей.

В ней нежность спорит с красотой, – о, ты погиб, Русва,

Ничто не сможет облегчить тоску любви твоей.

Присутствующие воздали подобающую хвалу каждому стиху. Я наклонил голову в знак благодарности. Потом прочитал газель Мирзы-сахиба.

Следующим выступил один приезжий поэт по имени Мазхарул-хак, который случайно попал в наше общество. Он прочитал такое стихотворение:

Мушаиры обычно у нас проходят так,

Как вам сейчас расскажет в стихах один чудак.

Над праздником газелей смеется он порой,

Над эхом нежных трелей смеется он порой.

Учтивостью опасной не очень тешит он,

Но и в хуле напрасной не очень грешен он.

Там не конец ли света, помилуй нас аллах?

Да нет, парад поэтов, помилуй нас аллах!

Там шествуют порты в венках своих стихов,

И каждый за собою ведет толпу льстецов.

Кто видел, чтоб властитель без подданных гулял?

Его сопровождает орава подпевал.

Газели он, как знамя, несет перед собой,

И войско подхалимов за ним стремится в бой,

Идти на бой со свитой ему прямой расчет, —

Иначе, кто на свете хвалу ему споет?

Один в слепом восторге весь корчится: «Вах-вах!»

Другой до боли в горле вопит: «Велик аллах!»

«Прекрасная манера! – один в толпе поет. —

Ах, рифмы, словно жемчуг, а стиль – не стиль, а мед!»

Иной хвалебно блеет: «Ну что сказать, друзья?

Ведь лучше не сумеет никто сказать, друзья!

Ах, он непревзойденный певец в кругу певцов,

Он всех пленил узором и музыкой стихов!

Ах, он среди поэтов единственный такой,

Ах, он Мирзу и Мира[16] давно затмил собой!

Их жалкие творенья – всего лишь звук пустой,

Возможно ли равнять их с такою красотой!

Их рифмы, их редифы, их стиль – и смех и грех,

Клянусь самим аллахом, он в мире лучше всех!

Он нежный и могучий – тому свидетель бог,

Он лучший среди лучших – тому свидетель бог!

Цветник его газелей – волшебный дар небес,

Ах, это не газели, а чудо из чудес!

За каждым нежным словом найдешь глубокий смысл,

За каждым бейтом[17] новым найдешь глубокий смысл.

Ну кто из вас посмеет стихи читать при нем?

Ну кто из вас посмеет газель слагать при нем?

Ах, стиль его творений – благоуханный сад,

Ковер его сравнений – благоуханный сад.

Вопрос решен бесспорно, вопрос давно решен,

Он, только он великий, великий – только он.

И так, и сяк, и этак – во всем он лучше всех,

Он первый из поэтов – во всем он лучше всех.

Ах, он себе, конечно, цены не знает сам,

А вы у нас спросите, мы все расскажем вам!

Ах, он вдали от мира витает в облаках,

Вся лирика отныне живет в его стихах!

Когда и где средь смертных творил такой поэт?

В веках таких не знали, да и сейчас их нет!»

Так обольют поэта хвалой своей они,

Что даже стих утопят в потоках болтовни.

Восторг их лишь досаду способен пробудить,

Поэта лишь унизит их мелочная прыть.

Ему бы постыдиться, а он безмерно рад

И с жадностью вдыхает хвалы нелепой чад.

Едва он рот откроет, восторг у них готов —

Все шапки вверх швыряют, не слушая стихов.

А если кто их песням в толпе не подпоет,

То ревностная свита пускает палки в ход,

Чему тут удивляться? – бывало так не раз,

И даже перепало и кой-кому из нас.

Поэты церемонно плетут гирлянды строк,

Сгибаются в поклонах и тянут каждый слог.

На вид они спокойны, но только посмотри,

Как чванство незаметно грызет их изнутри,

Как отданы их души гордыне в кабалу

И как они без меры себе поют хвалу,

Сомнения любые зальют потоком слов,

На дерзкие вопросы ответ у них готов:

«Сравненья нам послушны и рифмы служат нам,

Мы славу заслужили и рады похвалам!»

О, как они красивы, – помилуй их аллах!

О, как они спесивы, – помилуй их аллах!

О, как они капризны, о, как они тонки, —

Изящные поэты, газелей знатоки!