Танцовщица из Атлантиды - [20]

— А, вот она! Сейчас мы увидим то, что углядела птица. Во-он там, на краю земли. Видишь? Это самая высокая гора на Крите. Клянусь пузом Афродиты!

До заката они обогнули огромный остров. Из воды поднимались белые береговые утесы, над ними круто вверх уходили зеленые склоны. Кораблей в море было, что чаек в небе. Эрисса стояла у борта. В последние дни она не тревожилась, разговоры вели лишь самые необходимые и все время погружена была в раздумья.

Какие страхи и желания хранит в себе этот гордый профиль? Словно прочитав мысли Рейда, Эрисса тихо сказала:

— Не волнуйся за меня, Дункан. Годы научили меня ждать.

К следующему вечернему приливу из лиловых вод поднялись скалы Пелопоннеса. Всего, что помнил в этих местах Рейд, не было, — ни холмов с насаженными деревьями, ни множества судов и суденышек на воде. Были только зеленые леса, море, небо и тишина, которую нарушал только плеск весел. Даже напев рулевого стал тише. Воздух был свеж, высоко в небе отливали золотом крылья пары журавлей.

Диор показал на остров Киферу в нескольких милях от берега.

— До Пирея осталось два дня ходу, а то и меньше, — сказал он. — Но мы останемся здесь на ночь и принесем жертву богам за благополучное плавание. И на славу выспимся: тут можно и на другой бок повернуться, и ноги вытянуть.

На берегу небольшой бухты были видны следы многочисленных стоянок: выгоревшие круги от костров, обрывки веревок и прочий хлам, могильный каменный столб напротив изображения неведомого божка, наиболее выдающимся достоинством которого был фаллос. В рощу уходила тропинка. Диор сказал, что там ручей. Моряки бросили камень-якорь и вброд перешли на берег, волоча за собой причальный канат.

Ульдина закачало.

— Злые здесь духи! — завопил он, выхватив саблю и огляделся. — Земля ходуном ходит!

— Это пройдет, — улыбнулся Олег. — Вот как оно лечится!

И присоединился к морякам, которые принялись бегать, прыгать и бороться, испуская воинственные вопли. Диор дал им побеситься с полчаса, а потом велел разбивать лагерь и собирать хворост для костра.

Эрисса увидела могилу, обвязала плащ, как юбку, обнажила грудь, опустилась на колени и, сжимая амулет, сделала молитвенный поклон. Диор поглядел на нее с неудовольствием.

— Надо было ее остановить, — пробормотал он, обращаясь к Рейде. — Да я не углядел вовремя.

— Что она делает?

— Молится, должно быть, о ниспослании вещего сна. Я сам собирался это сделать. Говорят, что тот, кто здесь похоронен, обладал могучей силой. А сейчас поздно: его не стоит тревожить дважды за один вечер. А я-то часть жертвы посвятил ему! — Диор дернул себя за бороду и нахмурился. — Интересно, чем она заменила жертву. Эрисса не простая критянка, друг Дункан, даже не простая танцовщица с быками. На твоем месте я бы держался от нее подальше.

Эрисса натянула платье и отошла в сторону, Казалось, что на нее снизошел внутренний покой. Рейд не заговорил с ней: он внезапно почувствовал, насколько чужд ему ее мир.

Ночь опустилась раньше, чем дрова превратились в уголья, чтобы поджарить овцу, нарочно привезенную для этой стоянки из Египта. Жертвоприношение было кратким, но впечатляющим: отблески огня и тени плясали на высоких мужах, выстроившихся в ряд; оружие, вскинутое к небу, приветствуя Гермеса, покровителя путешественников, напевное заклинание Диора. Диор самолично зарезал овцу, обернул ее кости жиром и бросил в огонь. Громкие возгласы, как дым, поднялись к звездам. Мечи со звоном ударялись о щиты и шлемы.

Олег перекрестился. Ульдин уколол палец и стряхнул несколько капель крови в огонь. Эриссу Рейд в темноте не разглядел.

Она приняла участие в последовавшем пире. Пировали с легким сердцем, передавая друг другу мехи с вином. Потом один из воинов встал, тронул струны лиры и запел:

Славный восстал Гиппиом, победивший злокозненных горцев,

Тот, что селенья их сжег, а самих их стервятникам бросил,

Женщин и злато добыл и главу вождя их, Скейдона.

Громко в руке его лук зазвенел и стрела полетела.

Остальные моряки под эту песню плясали на песке.

Когда ахейцы сели, встал Ульдин.

— Я спою вам песню, — предложил он.

— А после я, — сказал Олег. — Песню про странника, которого занесло так далеко от родимого Новгорода… — он икнул и стал тереть глаза кулачищем.

— Моя песня про степь, — сказал Ульдин. — Она поросла травой, а весной на ней алеют маки, словно кровь, и бродят жеребята на тонких ножках. Морды их нежнее щеки ребенка, и снится им день, когда они галопом поскачут догонять радугу…

Он запрокинул голову и запел на родном языке. И голос, и мелодия были на удивление нежными.

Рейд сел в стороне от костра, чтобы видеть все. Вдруг он почувствовал, что его тянут за рукав. Обернулся и увидел неясную фигуру Эриссы. Сердце его замерло. Он тихо, как мог, поднялся и вышел за ней из круга света на тропу.

Под деревьями было темно. Взявшись за руки, они на ощупь находили дорогу. Через несколько минут подъема перед ними была поляна. С трех сторон ее окружал лес. Светила луна. Рейд часто любовался ею на корабле, перед тем, как уснуть. Но тут было настоящее волшебство. И луна, и звезды отражались в зеркале моря. Звезды были и в траве, и на камнях — это сверкала роса. Воздух был теплее, чем на берегу, словно лес согревал его своим дыхание. Остро пахло прелой листвой. Негромко прокричала сова. Между камнями, поросшими мхом, жужжал ручей.