Танцоры на Краю Времени - [62]

— Как он грандиозен, — промолвил Джерек.

— Но, я полагаю, он мало чем отличается от Лондона, в котором ты побывал?…

— Да, они похожи, — согласился он, — все Города похожи друг на друга тем, что они — Города. — Вспомнив о Лондоне, он почувствовал еще один укол боли, но превозмог его и засмеялся, игриво спросив — Какого цвета будет наша трапеза сегодня?

— Льдисто-белого и ежевичного, — засмеялась в ответ Железная Орхидея. — Ну, скажем, те крохотные моллюски с ажурными раковинами — не помнишь, откуда они? С приправой из слизи! И, пожалуй, — аспирин в желе?

— Не сегодня. Я нахожу его несколько пресным. Может, лучше снежная форель?

— Пусть будет форель, — скинув платье, она встряхнула его над мхом, обернув в серебристую скатерть.

И они приступили к еде, расположившись на противоположных сторонах стола.

Но откусив кусочек, Джерек понял, что не голоден. Однако, чтобы доставить удовольствие матери, он отведал немного рыбы, чуть пригубил минеральную воду и лизнул кусочек героина. Наконец, к большой радости Джерека, Железной Орхидее наскучила еда, и она предложила рассеять остатки. Как Джерек ни пытался заразиться ее воодушевлением, у него ничего не получалось — смутное чувство беспокойства тревожило его душу. Его тянуло куда-то в другое место, но он знал, что в мире нет таких уголков, где он мог забыть о своей печали. Вдруг он заметил улыбку на лице Железной Орхидеи.

— Джерек! Ты печален, мой дорогой! Ты в унынии! Возможно, пришло время закончить играть эту роль, заменить ее на другую, более жизнерадостную?

— Увы, я не в силах забыть миссис Ундервуд.

— Я восхищаюсь твоей непреклонностью. Впрочем, кажется, я это уже говорила тебе. Знаешь, дорогой, насколько мне известно, старые классики считают, что страсть должна постепенно увядать, как увядает цветенье розы алой. Может быть уже пора начать увядать?

— Никогда!

Она пожала плечами.

— В конце концов, это твоя драматическая пьеса и ты должен доиграть ее до конца. Я первая, кто сомневается в разумности уклонения от намеченного сюжета. Я думаю, мы можем положиться на твой вкус, который безупречен так же, как твой дом и твой стиль жизни. Я больше не буду надоедать тебе своими советами.

— Кажется, это нечто большее, чем «стиль жизни», — задумчиво произнес Джерек, оттягивая кусок коры и заставляя ее мелодично звенеть о металлический ствол дерева. — Мне трудно объяснить это словами.

— Как трудно объяснить любое подлинное творение искусства.

Он кивнул.

— Ты как всегда права, Железная Орхидея.

— Все разрешится само собой, о плод моего семени, — она взяла его под руку. — Пойдем пройдемся немного по этим спокойным улицам. Вдруг это поможет тебе обрести вдохновение.

Он позволил провести себя через заводь, рассеянно слушая рассказ матери о любви его отца к этому Городу, и том глубоком знании истории Шаналорна, которым он обладал.

— Ты так и не узнала, кто мой отец?

— Нет. Это нарушило бы все очарование — ведь мы любили друг друга несколько недель, а он так и оставался с измененной внешностью.

— И ни разу не намекнул, кто он на самом деле?

— О, видишь ли… — она беспечно рассмеялась, — слишком настойчивая попытка отгадать загадку могла все испортить.

Прямо под их ногами какой-то захороненный трансформатор вздохнул и заставил задрожать землю.

Глава вторая Игра в кораблики

— Порой я недоумеваю, — сказала Железная Орхидея, когда ландо Джерека уносило их прочь от Шаналорна, — куда могут нас завести все эти модные поветрия во всем следовать Эпохе Рассвета?

— Что значит «завести», моя жизнь?

— Я говорю о художественных сторонах этого явления. Ведь в недалеком будущем, в основном из-за той моды, которую, кстати, именно ты предложил, мы рискуем воссоздать ту эпоху до мельчайших подробностей. И наша жизнь будет неотличима от жизни в 19 столетии.

— Неужели, мое металлическое совершенство? — ее сын был учтив, но все еще не понимал, куда она клонит.

— Я имею в виду опасность увлечения реализмом, Джерек, который вряд ли приведет к чему-нибудь хорошему. В конце концов, наша фантазия оскудеет. Ты же сам говорил, что странствие в прошлое всегда отражается на восприятии: делает его расплывчатым, сулит безгрезье.

— Возможно, — согласился он, — но я отнюдь не уверен, что мой «Лондон» стал хуже оттого, что основывался на реальных впечатлениях, а не на фантазиях. Напротив, наши причуды могут завести чересчур далеко. Вспомни Герцога Квинского!

— Я знаю, тебе редко нравятся его работы. Конечно, они порой настолько экстравагантны, что кажутся бессмысленными, но…

— Герцог часто впадает в вульгарность, нагромождая эффекты друг на друга. Я полагаю, что непривычная для него сдержанность в «Нью-Йорке—1930» как раз обязана влиянию моего собственного творчества. Что, откровенно говоря, пошло ему на пользу.

— Об этом-то я и веду речь, — сказала она, — сам Герцог Квинский впадает в реализм, и это ужасно! — Орхидея пожала плечами. — А когда ты создашь очередную моду, Джерек, и они опять последуют за ней, — тогда, наконец, ты отучишь их от излишеств в творчестве, — последние слова она произнесла почти мечтательно.

— О, как ты добра ко мне.

— Больше того, — ее лицо цвета вороньего крыла осветила лукавая улыбка. — Я необъективна, мой дорогой! Ведь ты — мой сын!