Танцевать, не умирая - [6]

ВИКТОР. Я мучительно спрашиваю себя: в чём разница между фантазией и ложью? Почему мы не можем быть уверены в том, что есть? И дать этому сущему имя?

ЕЛЕНА. Я люблю своего мужа, я любящая жена. (Внимательно прислушивается к далёкому звуку, слышному ей одной.) Бывает: не хочу, чтобы он до меня дотрагивался. Невыносимо, и всё. Не знаю, почему. Меня это тоже удивляет. Но я ни за что в этом не признаюсь. Он никогда этого от меня не услышит. Никогда.

ВИКТОР. Она боится, но — чего? Не понимаю. Но попробуй ей хоть намекнуть об этом! Ей ни о чём нельзя говорить.

ЕЛЕНА. Какими они были на пляже! Мои мама и папа! Я никогда не видела ничего подобного! Самая счастливая и самая красивая пара, какую только можно себе вообразить! Все смотрели на них, и в этом не было ничего такого… Не то, что люди невежливо разглядывали моих родителей — они просто наслаждались созерцанием этой пары. «Загляденье, да и только», — вот что думали окружающие о моих родителях. Я так ими гордилась, и хотела быть похожей на них, когда вырасту!.. И мне было безразлично, что они почти не обращали на меня внимания. Я знала: когда у меня будет муж, мы с ним будем любить друг друга так же, как мои мама и папа — и это будет мне наградой!

ВИКТОР. У меня здесь не будет возможности высказаться. Ясно, как день. Всегда есть лицо, смазанное на фотографии. Здесь это я. Есть голоса, что тонут в общем хоре. Ничего не попишешь. Правда, можно кричать громче, но недолго. Решение на одну минуту. А я говорю о сути. Я говорю о том, что привлекает внимание естественно. И о том, что не привлекает. Есть темы, о которых мы не хотим говорить, но говорим, поскольку в них есть то, что требует нашего внимания. Как, например, пошлая песня. Засядет в голову, и хоть ты тресни! Ненавидишь её, прочь гонишь — а всё равно продолжаешь петь. Объясни это!.. Не объяснишь. Мне не высказаться здесь. Я понял это заранее. То, что важно мне — произнесено не будет.

ЕЛЕНА. Он одержим смертью. Старостью. Меня это бесит. Ты старый, если думаешь: «Я — старый». Нет такого понятия, как старость. В том случае, когда ты не хочешь. Что есть старость? Цинизм. Лень. Скука. Скучающие ленивые циники — вот старость и в пятнадцать лет. При чём тут возраст? Я молода. Я красива. Смотрите на меня! Я слежу за собой. Почему я должна носиться с его страхами? Я взяла за правило думать так: нет страха — нет смерти. Это очень просто. Всё — здесь. (Стучит по голове.)

ВИКТОР. Ничто не сравниться с её любованием перед зеркалом! Она вся в мать. Мы проходим мимо витрины, я говорю важные вещи. А она любуется своим отражением! И всё! Мои слова выброшены на ветер. Она проделывает это с любой отражающей поверхностью, даже с припаркованным у тротуара автомобилем! Бесполезно возвращаться к прерванному таким образом разговору — она не вспомнит даже, что ты вообще говорил! Она одержима своими волосами — их цветом, длиной… Тонкие ли? прямые ли? жирные? сухие? Пора их мыть или пока рановато? Быть может, их покрасить? А, может быть, постричь? Завить мелким бесом или сделать химию? Забрать их наверх или опустить на плечи? Её любимые фразы: «По — моему, мои волосы растут. По — моему, они стали длиннее. Заметил? Как думаешь, они отрасли?» Я говорю: «Да.» Я всегда ей говорю: «Да». Я говорю ей: «Да, Леночек, именно сегодня твои волосы стали длиннее. Они в самом деле отрасли.» И тогда на короткое время она успокаивается, чувствует себя гораздо лучше.

ЕЛЕНА. Он повёрнут на женщинах. Это его конёк. Я слышу его мысли. Всегда знаю, о чём он думает. Могу читать по глазам. Его начинает бить дрожь — я это вижу! Вижу его сердце: оно колотится, как овечий хвост. Он всё отрицает. Но лишь потому, что трусит. Он трус. Ему кажется, он способен провести меня вокруг пальца. Меня это убивает! Поскольку я знаю правду. Общение с женщинами — вот его первейшая необходимость. Всё время зыркает по сторонам. Когда приспичит — он бесконечно может тараторить с какой-нибудь профурсеткой по телефону. Он жаждет этого. Гадина! Он прямо весь съёживается и из кожи лезет вон, чтобы понравиться. Извивается, как червяк. И к тому же краснеет! Надо видеть, как его лицо покрывается краской. Казанова хренов! Мужчина — и краснеет! Меня мутит при виде его кокетства. А он и не думает как-то скрывать свою пылающую рожу! Жалкий тип! А я словно перестаю существовать. Как будто он набрасывает на меня одеяло и бьёт ногами в живот.

ВИКТОР. Иногда со стороны я наблюдаю их взаимоотношения: Елены и матери. Феерический спектакль! (Пауза.) Они пугают меня до смерти.

ЕЛЕНА. Не знаю, правда ли, что мама довела папу до самоубийства?.. Может быть. Бедная мама! Она поставила жирную точку. Её главенство было неоспоримо. Дом она взвалила на свои плечи. Она держала под контролем наши жизни. Папочке просто не давала дышать. Она точно знала, чего хочет. И всегда была права. Папа не мог принимать спасительные для него решения. Ласковый нежный человек… Мама делала всё, что должна была делать. Когда они ехали в машине, она не давала ему повернуть налево, если этого хотел он. Даже если она сама хотела того же. Если он хотел повернуть налево, мама настаивала на правом повороте. Настаивала до того, пока он не поворачивал направо. Так они катались по всему городу, не способные доехать до цели. Ну не бред ли? В какой-то момент её тотальный захват стал очевиден. Мы не могли дышать без того, чтобы она не указала — как это делается. (