Танатос - [30]

Гаванского университета, которых пытала тайная полиция после провала нападения на арсенал Монкады? Ты видела фотографии этих людей с выколотыми глазами, так что перестань тут рассказывать глупости.

Он сказал мне все это очень спокойно, но в голосе его звучала тоска; я пыталась остановить кровь, лившуюся из пореза на губе, прикладывая бумажный платок, а потом я начала рассказывать, глядя при этом ему прямо в глаза, о том, как занималась любовью со своим приятелем. Мне не давала покоя мысль: «Но почему этот человек теперь вспомнил о людях с выколотыми глазами?», мне казалось, что он прямо сейчас выколет глаза мне самой, и при этом он говорил так вежливо, почти нежно… это бесило меня, я стала помышлять о том, как бы вывести его из равновесия, и вот, чувствуя, как от страха подводит живот, и глотая слезы, я стала расписывать свои впечатления о сексе с этим юнцом, я рассказала ему о нашей первой ночи, как мы спали вместе, оба совершенно голые, и пока говорила, я на самом деле вспомнила ту ночь, невероятно, но я почувствовала, что возбуждаюсь, словно бы этот мальчик любил меня как мать, как богиню; действительность была в тот момент послушна мне, мы лежали вместе, я слышала, как он дышит, стараясь сдержаться, и тогда, не говоря ни слова, спустила с него трусы, и в ту же секунду он кончил… рассказывая эту историю, вспоминая, вдруг поняла, что все, что я сделала для того человека, учитель делал и со мной, и вот, слушая меня, прихлебывая коньяк, ну, как бы это выразить… он пытался примириться с реальностью… наверно, это так, у меня сложилось очень странное впечатление, словно в меня вселился дух отца, мне казалось, что нужно что-нибудь сделать, но я была не в состоянии… нет, не совсем так, не то чтобы я превратилась в моего отца, ведь я не подражала ему, так как в тот момент даже не думала об отце… но в конечном счете сделала этому человеку то же, что иногда делал нам мой отец; теперь, когда вспоминаю об этом, это не кажется мне таким уж сложным, просто дети в своей жизни являются как бы продолжением собственных родителей, ведь в младенчестве дети никого так хорошо не знают, как своих папу и маму, правда? Девочка, вскормленная волчицей, вырастет девочкой-волчонком, и мальчик, вскормленный волчицей, тоже будет волчонком, он просто не сможет иначе, а пожелай он чего-нибудь другого, ему ничего не останется, кроме как избрать себе какую-нибудь профессию и сделаться специалистом в этой области, и ничего больше, а что же далее? и вот я стала актрисой и танцовщицей, но это не то же самое, скорее, этот человек сделал из меня актрису и танцовщицу, я осталась внутри круга и, что бы ни делала, не могла вырваться за его пределы.

«Почему ты спала с этим парнем?» — спросил учитель, и я сказала, что он был красив, и мои слова будто молнией поразили учителя:

«Ах вот как, — прошептал он, — потому что он красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ты спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив, спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив»,

- весь вечер он повторял эти слова, и каждый раз, когда он их произносил, я видела, как они вылетали из него в виде маленьких сгустков энергии… он был глубоко задет, и нам не оставалось ничего, как разойтись. «Ну вот, все и закончилось», — подумала я.

*****

Окончив свой рассказ, актриса села на край постели и произнесла: «Спокойной ночи». Она даже не взглянула на меня, ее взор был прикован к морю, расстилавшемуся за окном. Потом она, совсем как ребенок, скользнула под одеяло, и я услышал ее мерное дыхание. Был уже час ночи. Мне захотелось как следует выпить. Я открыл холодильник, но там оказалось только пиво, и мне пришлось спуститься в бар.

Я проглотил два стакана семилетнего рома безо льда. Глотку приятно обожгло, но алкоголь не вызвал ни малейшего эффекта. Бар находился в глубине пустынного в это время холла. С моря дул ветер, потолок, в сущности, отсутствовал, но как только я подумал, что эта женщина спит недалеко отсюда, в одном из номеров, мой желудок словно окатила горячая волна.

— Но что означает эта бесконечная история?! — вскричал я по-японски и заказал себе третий стакан. В течение всей речи этой актрисы я не мог шевельнуть и пальцем, как будто был связан по рукам и ногам. Но даже если вся эта история не имела никакой связи с реальностью, словно бы рассказчица заблудилась в чужих мирах, я все равно был не в состоянии хотя бы заткнуть уши или сделать вид, что не слушаю ее. Сколько времени длился ее рассказ, или, вернее сказать, спектакль, который она разыграла передо мной, перед своим единственным зрителем? Я не помнил, в котором часу мы вышли из резиденции Дюпона де Немура. Даже сам факт посещения ресторана почти стерся из памяти. Она произвела впечатление на посетителей, значит, мы действительно обедали там. И тем не менее рассказывая свои истории, она не обращалась при этом ко мне. Слушатели ее не волновали. Она говорила не для того, чтобы что-нибудь сообщить. В конце концов, я не знал, что она на самом деле думала о Язаки, у меня же не было собственных мыслей на этот счет. А эта, другая, Кейко Катаока, — стоило только вспомнить ее голос, как все мои чувства отшибало напрочь, и я не ощущал даже вкуса рома. Как ее голос и манера речи могли вызвать такую тревогу, такое ощущение конца света? Это было не то явственное ощущение потери контроля над собой, когда понимаешь, что твоя уверенность пошатнулась, но все-таки пытаешься взять себя в руки. Нет, тут мне казалось, что сейчас должно произойти что-то чрезвычайно важное в моей жизни, но я почему-то остался в стороне; словно весь мир, кроме меня, был в курсе происходящего; словно жалость осталась единственным чувством, которое можно было ко мне испытывать; словно я стал наипрезреннейшим существом во всей вселенной, и кто-то указывал мне, что я должен быть доволен своей участью. А эта актриса принадлежала к Тем, Кто Знает Это. Конечно, пока она жила в Париже, она никому не рассказывала эту историю, и не потому, что там никто не понимал по-японски, скорее тогда она была совсем другой личностью. Разумеется, у нее было множество любовников или просто друзей, знавших ее как актрису. В Париже ей незачем было задаваться вопросом, присущ ли ей на самом деле мазохизм. Я же смог хоть немного понять ее и Кейко, потому что прожил некоторое время на Кубе. И садомазохизм здесь был абсолютно ни при чем, скорее дело было в человеческой энергетике.