Тамплиеры. Книга 2. След варана - [6]

Гуго вышел на улицу и зажмурился от яркого солнца. Обдало жаром от горячих камней, и кольчуга в момент нагрелась. Де Пейен подошел к коновязи и похлопал по шее своего жеребца. Вороному, как смола, нормандцу иерусалимская жара тоже была в тягость. Не спасала даже белая попона с нашитым красным крестом. Мистраль, так звали коня, прошел весь путь от родной Шампани до Иерусалима. Не всякий рыцарь мог похвастаться тем, что сберег боевого друга за три года похода. Большинство давно ездили на легких турецких скакунах и выносливых берберийских. А немало было и тех, кто пересел на простых ослов и местных крестьянских мулов. Впрочем, обычных верховых лошадей, на которых приходилось ездить во время переходов, Гуго и сам сменил за это время не меньше десятка. Двух из них он загнал, троих пустили на мясо, одну во время охоты покалечил лев, остальные пали от ран и истощения. Но боевой рыцарский конь — это святыня и немалый вложенный капитал. Таких седлали только для турниров, парадов и сражений. За пятилетнего Мистраля Гуго отдал восемьдесят золотых безантов — почти двухлетний доход его небольшого поместья. А боевые жеребцы принцев Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского, говорят, стоили в три раза дороже.

Гуго пошарил в кармане и протянул Мистралю сухой финик. Бархатные влажные губы мягко схватили сладость с ладони. Трудно было поверить, что в сражениях с этих губ летели клочья пены, окрашенные кровью врагов — как хороший боевой конь, Мистраль был обучен кусаться. Жеребец фыркнул и закивал, выпрашивая добавки. На потертом оголовье был завязан выцветший грязно-серый узелок, бывший когда-то алой лентой. У Гуго сжалось сердце. Эту ленту на уздечку завязал Тибо, его сын, провожая в дальние страны.

— Тоскуешь по дому? — Окликнул знакомый голос, и на плечо шевалье легла чья-то рука.

Гуго обернулся. Перед ним стоял рыцарь Годфруа де Сент-Омер, сын шательена из Сент-Омера. Он приходился дальним родственником семье де Пейен, но главное не это. Подобное притягивает подобное, и за время похода отличавшиеся набожностью и благочестием рыцари очень сдружились. Более того, оба воевали под штандартом графа Этьена де Блуа и сегодня сопровождали его к графу Раймунду.

— Да, сеньор Годфруа.

Гуго поскреб ногтями шкуру коня:

— Смотри, у Мистраля появились седые волосы в гриве. Ему уже девять. Столько же, сколько моему сыну Тибо. Смогу ли я узнать сына, когда… если вернусь домой?

— Вернешься! Главное, — подмигнул Годфруа, — нам узнать своих женщин. Пойдем, расскажешь про этого монашка. К нему, правда, пришел Адемар?

Бароны вышли от Раймонда Тулузского, когда солнце коснулось холмов, и жара спала. А вечереет в Святой Земле быстро. Солнце на глазах ныряет за горизонт и вокруг стремительно темнеет.

К своему лагерю Готфрид Бульонский со свитой, в числе которой был граф Этьен де Блуа с вассалами Гуго де Пейеном и Годфруа де Сент-Омером, подъехал уже в полной темноте.

Гуго получил разрешение идти отдыхать.

Где-то кричала сова, и жалобно тявкали шакалы. Сразу ударило в нос запахом нечистот, грязной одежды и немытого тела. Залаяли собаки. Тут и там потрескивали и дымили костры, выхватывая красным светом уставшие изможденные лица. Кто-то густым приятным баритоном пел:

Горный король на далеком пути,

Скучно в чужой стороне,

Деву-красавицу хочет найти,

Ты не вернешься ко мне.

Видит усадьбу на мшистой горе,

Скучно в чужой стороне,

Кирстен-малютка стоит во дворе

Ты не вернешься ко мне.

— Эй, бездельник! — раздалось из темноты откуда-то слева. — Помяни слова святого псалмопевца Давида: «Posui ori meo custodiam» — «Я удерживал свой язык, чтобы не произносить дурного».

Густой приятный голос затих. И через несколько мгновений кто-то прокашлялся, взял первые ноты, и люди у костра нестройным хором затянули псалом:

Venite, exultemus Domino…

Мистраль шел осторожно, чтобы не споткнуться о камни и спящие на земле тела. Гуго отпустил поводья, и жеребец сам отыскал их стоянку. Крестоносец спешился и передал коня оруженосцу-сквайру. Роже, так звали подручного, ловко расседлал лошадь, накинул веревочный недоуздок и увел утомленное дневным зноем животное куда-то в темноту. Немного похолодало.

Гуго вспомнил, как выезжал из родного замка Пейен. Три года назад, осенью 1096 года от Рождества Христова. На поход его благословил сюзерен граф Гуго Шампанский. Сам граф почему-то отказался от миража далеких Палестин и штурма Гроба Господня, однако приказал выступить под начальством своего брата — пфальцграфа Шампани Этьена де Блуа, которому Гуго де Пейен тоже присягнул на верность.

Зрел виноград, и рыжела листва буков. Тогда с ним был отряд из двух обозов, груженных продовольствием, оружием, всяческим барахлом и даже клетками с двумя соколами. Еще полсотни ездовых и вьючных лошадей, не считая боевого Мистраля, свора охотничьих собак и двадцать человек подчиненных — сквайры, лучники, сокольничий и вооруженные сервы-крестьяне. Были еще две воодушевленные набожные девицы, которые вызвались кашеварить и перевязывать раны. Но через неделю пути они почему-то смутились и благоразумно отстали. Возможно, Господь вразумил их, и они сделали правильный выбор. Гуго не раз видел несчастных забеременевших женщин, которые разрешались в пути. Особенно страшным это было в кромешном аде Фригийской пустыни. Одни рожали прямо на дороге, на глазах у мужчин, корчась в судорогах, потеряв стыд от боли, и затихали навсегда в крови и водах рядом с новорожденным, другие матери, не в силах дальше нести, бросали детей умирать под палящим солнцем. Вся дорога была усеяна телами стариков, женщин, детей. Да что там! Сколько сильных мужчин — рыцарей и простолюдинов осталось лежать не погребенными по-христиански!