Наконец, последняя группа троих отставших парней миновала мой стол, смеясь и перешептываясь.
«Увидимся с вами завтра», — сказала им вслед я. Самому громко шепчущему из троицы этот прямой посыл добавил смелости, которой ему не хватало.
«Кайл думает, что вы очень симпатичная», — выпалил он. За его словами последовал смех, и Кайл рассерженно толкнул говорившего. «Заткнись», — только и нашелся он что сказать. Он был достаточно подходящим кандидатом — не слишком высоким и накачанным, не слишком уверенным в себе и энергичным. Самые подготовленные мальчики были определены. Кроме того, они же — самые расположенные к разговору.
За минуты перед третьим уроком, каждый раз, когда дверь открывалась, и новый ученик входил в сопровождении шума и яркого солнечного света, мое горло сжималось от напряженного ожидания. Из-за того, что они входили с ярко освещенной улицы в темный класс, их фигуры подсвечивались, безликие лица оставались в полумраке, каждый волосок на их головах светился; они казались ангелами, материализовавшимися, словно из сна. Но стоило им войти, большинство оборачивались разочарованием. Я не уловила момента, когда Джек вошел — какое-то ужасное существо с огромным подбородком и слоноподобными ногами, контрастирующими с остальным телом, подошло к моему столу и принялось излагать мне список прочитанных за лето книг. Я увидела Джека вскоре после того, как прозвенел звонок, уже сидящим. Он казался младшеклассником-переростоком — у него были длинные светлые волосы до уровня подбородка, обыкновенные черты лица и рот, выдающий в нем чертовскую сдержанность. Он выглядел моим вариантом, хотя путь к нему не будет прямым. Время от времени его друг обращался к нему, и он поворачивал к нему голову, кивал или смеялся. Но потом он возвращал робкий взгляд прямо перед собой. В его движениях проявлялась нерешительная учтивость. Начав вытаскивать из сумки ноутбук, он передумал, осмотрелся — достали ли компьютеры остальные, — и только затем наклонился, чтобы расстегнуть свой рюкзак. Мне не составило труда представить его, с такой же застенчивостью расстегивающего молнию на моей юбке; его карие живые глаза, поднимающиеся на меня, спрашивающие, все ли идет как надо, и не нужно ли ему прекратить. На этом моменте я поощряю его, говоря: «Все хорошо, пожалуйста, продолжай».
Со смущением я вдруг поняла, что впервые за весь день вспомнила, что нужно сделать перекличку. Внезапно мне стало интересно, кто есть кто. Его имя было обыкновенным, но своеобразным: двойным.
«Джек Патрик?»
Он улыбнулся — скорее из-за привычки быть вежливым, чем осознанно. — «Здесь».
«Рапунцель, Рапунцель», — подумала я. Протянув руку к затылку, я развила волосы, а карандаш приставила к языку.
* * *
Когда я вышла на улицу после последнего урока, неразбавленный солнечный свет ослепил меня. Атмосфера послеурочного бедлама лишила строгие кирпичные стены средней школы своей фальшивой официозности — идеальная геометрия ландшафта, безупречные полукружия, высыпанные древесной стружкой и граничащие с зеленой изгородью и пальмами, — все, казалось, подверглось вторжению иноземной цивилизации. Подростки расходились по домам с дикими воплями, словно звери джунглей, бегущие наперегонки друг с другом к павшей добыче где-то за пределами школьного двора. Я прищурилась, глядя на дорожку, пуповиной тянущуюся от школы. В ней местами встречались минералы, отчего она сверкала на свету. Прижимая к груди папки с опросниками учеников (включая информацию о срочных контактах Джека), я, щурясь, зашагала по отсвечивающей каменной дорожке. Казалось, что я уснула наяву; будто я иду к моей машине по светящемуся сахару.
«Каждое лето кажется все короче», — донесся до меня хриплый оклик.
Запах сигарет настиг меня раньше, чем я успела услышать фразу полностью. Я обернулась и подняла руку к глазам, наполовину, чтобы закрыться от солнца, наполовину — в качестве приветствия. На парковке для преподавателей на подножке своего голубого фургона сидела Джанет Фейнлог. Она глядела прямо перед собой, окурок свисал в паре дюймов от ее пальцев, бросая вызов гравитации. Я не была уверена, обращалась ли она ко мне или к себе самой, поэтому убрала руку от глаз и выключила сигнализацию, которая отозвалась характерным звуком.
«Знаешь, что бы я отдала за одну лишнюю неделю лета?» — спросил она. Ее голос задрожал, выдавая ее внутренний конфликт в полной мере. Я представила как ее органы в приступе ярости дергаются в организме, пытаясь сохранить равновесие в ее дряблом животе. Ее злоба был сложена камнями прожитых безрадостных десятилетий и укреплена сталью ненависти. Она громко закашлялась, пытаясь прикрыть вырвавшийся из-под нее низкий звук пердежа. — «Лишь одну долбанную неделю, чтобы побыть свободной от этих тинейджеров». Сама она продолжала сидеть, скрючившись, но ее глаза метнулись в мою сторону, как разведчики, оценивающие, стоит ли прилагать усилия, чтобы повернуть шею. Мне стало невыносимо жаль тех молодых парней, которым не повезло быть вписанными в ее классный журнал. Я не могла представить, каково быть в ее возрасте, и мой женский организм вступал в конфликт отношений из-за того, что мне приходится с ней взаимодействовать.
