Тамо-рус Маклай - [49]

«Тамо-рус» метался по Петербургу, просиживал в приемных департаментов.

Он по-прежнему ютился в номерах. В Москве антрополог Анучин разыскал Маклая в сумрачной комнате Лоскутной гостиницы. Анучин был поражен видом героя Новой Гвинеи. Осунувшийся, бледный и худой, Маклай был рассеянным, грустным и задумчивым. Анучин расспрашивал его о планах издания ученых трудов, о коллекциях. Тихим голосом «лунный человек» рассказывал о неудачах. Императорское географическое общество медлит с печатанием его трудов, обещание издать их на личный счет царя осталось на бумаге. А он мог бы сейчас подготовить сразу два тома: первый – о жизни и странствиях в Новой Гвинее, второй – о Малакке и островах Океании. Для первого тома составлено уже оглавление, отданы в переписку отдельные части книги. Врачи признали его инвалидом, Берег Маклая отнят у него, сиднейские дела пришли в расстройство, надо перевозить в Петербург семью, скудное имущество и коллекции. И Анучин тоже стал выговаривать Маклаю: нельзя Николаю Николаевичу разбрасываться, талантливый человек раскидывает жемчужины своего дарования всюду, но эта щедрость только вредит науке. Посудите сами – анатомия, антропология, этнография, филантропическая деятельность... Нельзя так увлекаться! Ведь другой на его месте после таких путешествий по Океании написал бы несколько книг. Уважаемый коллега занялся не своим делом – планами колонии в Океании.

После скитаний по министерствам Маклай махнул рукой на сановников. Он начал помещать в газетах призыв ко всем, кто пожелает ехать с ним вместе в лазурную страну. Каждого желающего Маклай вызывал к себе лично. За Маклаем окончательно упрочилась слава чудака. Ученые педанты пожимали плечами и передавали друг другу сплетни и слухи о «субботах» Маклая, когда его новая квартира на Тележной, 18 осаждалась кандидатами в граждане океанской республики. Передавали, что на призыв покровителя папуасов откликнулось две тысячи русских людей. Но все они не имели ни гроша за душой, а на жалкие добровольные средства надеяться было нельзя.

Лазурная мечта Маклая рассеялась в октябре 1886 года. Русский царь устроил торжественные похороны проектов великого мечтателя. Проект хоронили «по первому разряду»: факельщиками и могильщиками были дипломаты, жандармы, офицеры штабов, адмиралы, сановники министерства финансов. Составленный из этих людей комитет после совещания решил отказать Маклаю во всякой поддержке. Вскоре царь прочел всеподданнейший отчет этого комитета и начертал собственноручно: «Считать это дело окончательно конченным; Миклухо-Маклаю отказать».

«Тамо-рус» мужественно перенес и этот удар. Австралийская весна застала его уже в Сиднее. Простившись навсегда со страной кенгуру, он возвратился в Петербург сразу после того, как по Неве прошел прозрачный ладожский лед.

Теперь надо готовить для печати свои труда. Груды бумаг, планы, карты, рисунки, фотографические снимки, дневники... Шестнадцать карманных записных книжек, шесть толстых тетрадей, уже перебеленных переписчиками, дневники первого тома, отдельные оттиски статей... В печати уже опубликован не один десяток работ. Теперь все это надо связать воедино, систематизировать. Некоторые рисунки не подписаны, кое-какие записи не завершены.

Но еще в Сиднее, прощаясь с Австралией, Маклай чувствовал себя плохо. От ревматизма и невралгии ныло все тело, мысли путались и обрывались. На борту корабля «Неккар» он часто не мог встать с койки.

Всякая работа отныне запрещена ему врачами. Он должен лечь в постель, отдыхать, ни о чем не думать. Всякие разговоры, особенно о Новой Гвинее, вредны для больного. Маклай не может, не привык переносить такой странной тишины, где мерный ход часов кажется ему грохотом разрушающихся миров. Закрыть бы вот глаза и услышать звон синего прилива и шелест пальмовых листьев. Взглянуть ночью в окно и вместо Большой Медведицы увидеть ровное и слабое мерцание Южного Креста. Но Маклай на несколько месяцев уложен в постель, врачи сидят у изголовья и не дают ни книг, ни газет, ни карандаша.

И в бессонных мечтах в зеленой невской ночи, похожей на рассветные часы. Маклай, закрыв глаза, видит картины своих странствий. Вот в дебрях Малакки; за цветущим кустом сидит малаец, караулящий орана. Вот слышится вой запертых в трюм чернокожих рабов. На юте большого корабля в дубовых клетках гремят цепями скованные попарно пленники. Среди них почему-то сам Маклай. Отто Финш подзывает его к себе и, улыбаясь, говорит, что князь Бисмарк жалует барона Маклая перстнем. Финш сам берет тонкий и длинный палец Маклая и насильно надевает на него дар «железного канцлера». Страшная боль пронзает все тело, острые края кольца дробят кость. Ведь это пуссэт – каторжный перстень Новой Каледонии!..

Но этот страшный сон сменяется другим – радостным. На зеленом берегу стоит стройный матово-чернокожий человек с багряными цветами на взбитых волосах. Рядом с ним женщина с черным младенцем на руках. Они, улыбаясь, смотрят на море. На волнах качается шлюпка, и он, Маклай, плывет к зеленому берегу, и благоуханный ветер доносит до него радостный возглас: «Маклай вернулся!» Гремят барумы, яркие лучи солнца сверкают на перламутровых бортах пирог... Маклай бредит. Черные тени блуждают по его лицу. Так проходит осень, наступает зима, и к окну тихой комнаты подкрадывается трескучий январь 1888 года. Маклай чувствует себя немного лучше. Но кто недоглядел и дал в исхудалые руки Маклая газетный лист? В газете напечатано, что Германия объявила о присоединении Новой Гвинеи к империи – конец «протекторату»... На этот раз Маклаю дадут в руки перо и бумагу, он напишет только несколько строк, чтобы выполнить до конца свой долг. И чуть ли не со смертного одра Маклай посылает телеграмму Отто Бисмарку – гневный крик благородного и смелого сердца: