Тамерлан - [75]

– Чинара моя! Ты разрываешь мне сердце! Ты что, вправду влюбилась в Тамерлана и разлюбила меня?

– Не то чтобы влюбилась… Он очаровал меня. Так и стоит в ушах его дивный повелительный голос…

– Все понятно! – воскликнул Мухаммед в отчаянии, вскочил и собрался уходить, но услышал за спиной нежный голос своей возлюбленной:

– Люблю!

Он оглянулся. Ее белое лицо улыбалось ему, глаза светились любовью.

– Любишь? Зачем же мучаешь?

– Разве плохо немножко помучить? Ступай же! Тукель опять смотрит. Так и пялится!

– Повтори еще раз, что любишь!

– Люблю, люблю, тополь ты мой стройный! Иди!

– Мы дождемся нашего счастья! – воскликнул Мухаммед и побежал прочь от Яугуя-аги, от своей Зумрад.

Когда он проходил мимо Тукель, она окликнула его. Он оглянулся и вежливо спросил:

– Слушаю вас, кичик-ханым.

– Послушай, Мухаммед, присядь на минутку со мной, я хочу спросить о послах эмира Энрике.

– Что именно вас интересует? – спросил Аль-Кааги, присаживаясь.

– Вопрос деликатный. Дилеольт-ага, Сулейманшах, пожалуйста, не слушайте! Наклонись, Мухаммед, я шепну на ухо.

Он наклонился, и она зашептала ему в ухо влажным шепотом:

– В крайнем ряду орды, возле дороги на Самарканд, шатер с чучелом журавля на вершине – приходи туда, как только стемнеет, а теперь ответь мне громко, достаточно ли послы эмира Энрике уделяют внимания своим наложницам!

– Они услаждают их ежедневно, кичик-ханым, и думаю, скоро можно будет обнаружить, что наложницы послов эмира Энрике беременны, – сказал Мухаммед с взбаламученным чувством.

– Благодарю. Мое любопытство немного удовлетворено, – улыбнулась белоснежным лицом кичик-ханым.

Мухаммед поклонился и отправился к послам короля Энрике, которые сидели вдалеке от трона в правом ряду, за всеми сеидами, улемами, кади и муфтиями. Пока он шел туда, индийских танцовщиц на площади курултая сменили багдадские плясуны с саблями, и барабаны загремели громче и воинственнее. Испанцы пребывали в самых разных настроениях. Пьяный дон Гомес заставлял свою наложницу Гириджу танцевать так же, как понравившиеся ему танцовщицы из Дели. Дон Альфонсо пожаловался, что от ужасного грохота у него разболелась голова. А дон Гонсалес схватил Мухаммеда за рукав чекменя, притянул к себе и лихорадочно заговорил, указывая туда, где сидели Тамерлан и его внуки:

– Смотрите, Мухаммед, смотрите! Ведь теперь я не пьян, я выпил лишь полстакана сильно разбавленного вина, а в основном пил сладкий кумыс и гранатовый сок. Посмотрите, там, за троном сеньора Тамерлана, сидит один из его августейших внуков, а рядом с ним – ведь это Нукнислава? Ведь это она, правда? Отсюда плохо видно, я очень долго присматривался. Или это она, или я точно уже сошел с ума. Если вы скажете, что это не она, то я свихнусь.

– А если я скажу вам, что это бывшая Нукнислава? – спросил Мухаммед.

– То есть как? – выпучил глаза личный писатель короля Энрике. – Вы хотите сказать, что это призрак?

– Нет, не призрак. Эту красивую светловолосую женщину раньше звали Нукниславой. Теперь она зовется по-другому – Юлдуз-ага.

– Ничего не понимаю. Не томите же, жестокий вы человек!

– Мужайтесь, дон Гонсалес, вы были обмануты. Нукниславу не казнили.

– Не казнили? Так почему же ее не вернули мне?

– Потому что она страшно полюбилась Халиль-Султану, обожаемому внуку Тамерлана. Он уговорил деда выкрасть наложницу у вас во время дастархана в Баги-Чинаране. Вы тогда крепко напились и не заметили, как Нукниславу увели от вас. Вот и все. А Тамерлан, жалея ваше самолюбие, велел наврать вам при бегство, поимку и лютую казнь Нукниславы.

Слушая откровение Мухаммеда, дон Гонсалес горестно смотрел туда, где, прижавшись к Халиль-Султану, сидела его златовласая Нукнислава. Внук Тамерлана и красавица славянка развлекались тем, что Халиль-Султан отпивал из своей чаши вино, затем приникал губами к губам Нукниславы и переливал вино из своего рта в ее рот. Ее это страшно веселило, и всякий раз, оторвав губы от уст Халиль-Султана и проглотив вино, она принималась радостно смеяться.

– Смотрите-ка, – промолвил дон Гонсалес, – а ей весело с ним. При мне она была недотрогой, а тут целуется у всех на виду, и ничего!

– Юлдуз-ага очень полюбила Халиль-Султана, – вздохнул Мухаммед, этим вздохом как бы выражая сочувствие писателю. – Царевич такой веселый, неистощимый на разные выдумки человек. А женщины глуповаты, предпочитают умным и образованным мужчинам таких, которые без конца что-нибудь придумывают, тискают и тормошат.

– Какое неблагозвучное имя – Юлдуз-ага, – сказал де Клавихо.

– Халиль-Султан придумал, – пожал плечами Аль-Кааги.

– Что оно означает?

– Сударыня утренняя звезда.

– В переводе красиво, – вздохнул дон Гонсалес, затем посмотрел на кувшин с вином и решительно заявил: – Напьюсь! Давайте, Мухаммед, пить!

И они стали пить вино, да так лихо взялись за это дело, что очень скоро ни тот, ни другой лыка не вязали. Дон Гонсалес лежал головой на коленях у фракийки Диты, целовал ее ладонь, плакал и говорил:

– Нукнислава! Зачем ты бросила меня? У тебя такая сладкая ладонь, а ты целуешься с этим юношей, хоть он и внук сеньора Тамерлана. Он балбес, Нукнислава, балбес! Брось его и вернись ко мне!